Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) Страница 75

Над побережьем пролетел ещё один лайнер, точно такой же. И так же мигали на его крыльях сигнальные огни. «Кажется, это тот же самый, – подумал Д. – Всё ещё не сел. Делает второй заход».

Порывшись в карманах и удостоверившись, что у него есть коробок спичек, Д. принялся стаскивать в кучу потемневшие доски и обрывки бумаги. Костёр долго не разгорался. Шёл густой вонючий дым, а огня всё не было. Наконец мелькнуло что-то оранжевое. Бумага вспыхнула. Доски охватило бледное на солнце, прозрачное пламя. Д. подтащил к огню деревянный ящик и уселся на нём, сложив руки на коленях. Д. сидел на свалке у берега моря и глядел на свой костёр. Столп пламени был уже высок. Ветер норовил пригнуть его к земле, но это ему не удавалось. Рыбак в лодке взмахнул удочкой. «Поймал, что ли, кого-то?» – подумал Д. В третий раз и уже совсем низко пролетел лайнер. На его брюхе были хорошо видны плотно закрытые люки. Даже заклёпки на алюминиевой обшивке были заметны.

«Не дают посадку, – подумал Д. – или что-то случилось. Быть может, у него не выпускаются шасси? В таком случае ему придётся сесть на воду. Экая неприятность».

Ветер вдруг изменил направление. Дым костра бросился Д. в лицо, и он закашлялся. Невдалеке появилась человеческая фигура. Это был старик. Он шёл, сгорбившись. В руке у него была сучковатая палка. Он то и дело останавливался и ковырял палкой слежавшийся мусор. Он приблизился. Одежда его была необычной. Какой-то балахон неопределённого цвета с бахромой по низу. Какой-то грязный платок на голове. Платок был завязан на затылке, и его острые концы торчали наподобие кошачьих ушей. Из-под платка высовывались пряди седых, серых волос. Глаза у старика были тоже серые, бесцветные, водянистые. Они не выражали ровным счётом ничего. Они слезились. Веки были красные. Ресниц вовсе не было. Лицо было сплошь покрыто мелкими морщинами. Местами сетка морщин сгущалась, местами становилась пореже. Губы тоже отсутствовали – они провалились в старческий беззубый рот. На шее висела дряблая, сморщенная кожа. У носа торчал безобразный, бугристый, багровый нарост. «Это не старик, а старуха, – догадался Д. – Старая ведьма. Хозяйка свалки. Тоже обломок прошедшего. Тоже отброс цивилизации. Только её здесь и не хватало».

– Ждравштвуйте! – сказала старуха и улыбнулась. Рот её приоткрылся. Во рту торчали два гнилых зуба.

– Что вы здесь ищете? – спросил Д.

– Жолото ищу. Его тут много. Хочу ражбогатеть на штарошти лет. Жолота тут штрашть как много. И никто его не шобирает. Ижбаловалшя народ, жажралшя, обленилшя. Даже жолото шобирать не желает. А его тут, под мушором, видимо-невидимо. Ковырнешь палочкой – оно и блештит, оно и шверкает.

Старуха положила свою клюку на землю и протянула жёлтые сморщенные руки к огню.

– Кровь уж не греет. Жябну даже летом. Штарошть не радошть, молодой человек. Хорошо, что вы коштёр ражожгли. Хороший у ваш коштёр, вышокий, горячий. Только не ушпею я ражбогатеть. Шкоро конец.

– Чего конец? Чему конец? – спросил Д.

– Шкоро конец швета. Вшему конец. Вшем конец. Шветопрештавление ближитшя, молодой человек. Гибель мира грядёт. Вшё рухнет. Вшё ражвалитшя и рашшыпетшя.

Старуха повела рукой в сторону свалки.

– Вон школько дерьма накопилошь. Девать его некуда. Ешли мир не вжорвётшя, вше равно наш дерьмом жавалит жа грехи наши тяжкие. В дерьме и ишчежнем мы беш шледа.

– Глупости! – сказал Д. – Не так уж его и много, этого хлама. Земля большая, места хватит.

– Глупошти! – повторила ведьма. – Жемля маленькая. Мешта мало. И оштанетшя на жемле одно дерьмо. Горы дерьма, и больше ничего. И вежде будет, как ждёшь – пакоштно.

Над свалкой пролетел тот же самый лайнер. «Да, что-то случилось, – подумал Д. – Или это всё разные самолёты? Вид у них только одинаковый. Просто здесь проходит посадочная трасса. Они и летят один за другим точнёхонько над свалкой. Свалка у них ориентир. А в старухе что-то есть. Какая-то жуть. Любопытная старушенция. И вроде бы не безумна – в своём уме. Если и сумасшедшая, то чуть-чуть, совсем немножко. И как-то уж очень уверенно говорит она о конце света. Будто ей это доподлинно известно. Только дело-то, конечно, не в отбросах. Не они нас погубят. Но то, что останутся от нас горы мусора, – это точно. Давно уж поговаривают о светопреставлении, давненько уже ходят эти мрачные слухи. Все уже к ним привыкли, и никто не боится. Все думают: чепуха, как-нибудь пронесёт, как-нибудь обойдётся, как-нибудь рассосётся, как-нибудь всё образуется. И живут себе дальше. Но неужто и правда скоро конец? Старуха с виду – вылитая сивилла».

Д. спросил:

– А зачем вам золото, если скоро всё кончится?

Старуха опять улыбнулась и опять обнажились два её отвратительных зуба.

– И верно! Жолото мне ни к чему. Это я по штарой привычке. Вшю жижнь ищу жолото жачем-то. Глупошть, конечно. А вы что тут делаете, что шобираете?

– Что попадётся, – ответил Д. – Я люблю свалки. С детства люблю. На свалках так много интересного. Всякие винтики, гаечки, шарики, проволочки. Всякие симпатичные штучки, всякие забавные вещички. Их приятно повертеть в руках. И в карман их положить тоже приятно. А когда придёшь домой, приятно разложить их на столе и долго-долго размышлять, куда бы можно было их употребить, к чему бы можно было их приспособить. А потом сложишь их в какую-нибудь коробку, в какой-нибудь ящичек, в какую-нибудь жестяную баночку и спрячешь в стол – авось пригодятся когда-нибудь, для чего-нибудь, авось ещё нужны будут для какой-то цели.

– А жачем вы ражожгли коштёр? Вам тоже холодно? Вы ещё такой молоденький, вам должно быть тепло.

– Для удовольствия, – ответил Д. – Я люблю не только свалки, но и костры. Я люблю глядеть на огонь и наблюдать, как он пожирает дерево. Я могу часами любоваться языками пламени, ей-богу. Это самый лучший в мире балет. А где теперь в городе разожжёшь костёр? Только здесь, на свалке, и можно.

Появился ещё один самолёт. На сей раз другой конструкции и поменьше. Он летел совсем медленно и так низко, что в стеклянной носовой кабине был виден лётчик с наушниками на голове. Лётчик смотрел вниз, на свалку, на одинокий костёр у берега, на две человеческие фигуры у костра. Грохот моторов был оглушителен. Ведьма закрыла уши руками. Когда самолёт пролетел, она сказала:

– Ничего. Этот тоже на швалку угодит. Недолго ему летать. Отлеталшя.

– Но разве и впрямь уже скоро? – полюбопытствовал Д.

– Недельки череш три, – ответила сивилла, глядя белёсыми глазами на голубовато-зелёный залив. Или череш четыре.

– Через четыре! – поразился Д. – И никто об этом не знает? Просто чудовищно!

– Да, чудовищно, – согласилась старуха. – Но ешли кому шкажать, то не поверят. А ешли поверят, то будет ещё хуже. Предштавляете, что будет творитьшя, ешли поверят! Вшё погибнет раньше времени. Пушть лучше не верят. Я шначала вшем говорила, и никто не верил. И хорошо, что не верили. Пушть поживут шпокойно до шамого конца. Вы тоже не верьте. Разве можно этому поверить? Ерунда, конечно. Не верьте. Забудьте о шветопрештавлении. Забудьте! Живите в швое удовольштвие. Три недели не так уж мало. Живите и радуйтешь! И не пугайте никого попушту. Пушть вше живут и радуютшя. Пушть не ведают, что их ждёт.