Александр Лебедь - За державу обидно Страница 75

Пришлось обложить данью руководителей предприятий. За их счет, из их материалов в рекордно короткие сроки была сварена масса шлагбаумов, знаков: "Стой! Комендантский пост", "Стой! Стреляю!" Изготовлены приспособления для насильственной остановки автотранспорта - доски с гвоздями. Пришлось и существенно пересмотреть систему комендантских постов, задействовать один из кинотеатров района для содержания нарушителей комендантского часа. Кстати, занятие дурацкое. Солдаты задерживали нарушителей, доставляли в кинотеатр, сдавали охраняющим его местным милиционерам, а те вовсю резвились. Кто мог откупиться, оставляли кинотеатр в течение часа. До утра там задерживались только бомжи и недальновидные балбесы, у которых по каким-то причинам в карманах оказывалось пусто. Декабрь в Баку - это не декабрь в Подмосковье. Но когда ветер дует с моря, 20-градусные подмосковные морозы вспоминаются со слезой умиления. Пришлось изыскивать помещения, а где их не было, ставить вагончики для несущих службу солдат. Вагончики оборудовали топчанами, печами, освещением.

Потом выяснилось, что в армянские районы систематически не доставляются хлеб и другие продукты питания. Пришлось организовывать при комендатуре "продуктовую" комиссию. Нашелся медицинский "сокол" из числа ура-патриотов, который почему-то, вопреки мнению всех медиков мира, решил выписывать рецепты не на латыни, а на азербайджанском языке. "Сокол" был из числа руководящих, поэтому все аптеки района наполнились рецептами на азербайджанском языке с грамматическими ошибками. Фармацевты, большинство из которых были не азербайджанцы заметались. Пришлось для погашения всплеска этой дури создать при комендатуре "медицинскую" комиссию.

Вывернулась наружу и приобрела характер бича божьего проблема самовольных застроек. Добрая четверть района была застроена добротными домами, так называемым "самостроем". Это означало, что люди посредством дачи взяток через знакомых, родственников добивались молчаливого благословения на строительство властей предержащих, строились, но ни документов на отвод земли, ни решения архитектурного управления на руках не имели. Дома фактически были, а юридически они висели в воздухе. Многочисленные владельцы решили воспользоваться смутной ситуацией и положительно решить проблему. Было и еще одно обстоятельство: многочисленные на тот период армянские семьи пытались продавать дома и квартиры, менять их, сдавать на долговременной основе. Никто им в этом не содействовал и не способствовал, везде они нарывались на ответ, который в переводе на русский звучит примерно так: "Оставляйте все, собирайте чемоданы и проваливайте, сволочи, пока целы!.."

На комендатуру обрушился шквал звонков и просителей. Пришлось создавать эвакуационную комиссию. Обеспечивать вооруженное сопровождение уезжающих в сторону Дербента людей. Пытались считать эти машины, досчитали до тысячи сбились!.. Я и сейчас не знаю, сколько сопроводили машин. Помню, что самая большая колонна из тех, что сопроводили, насчитывала до 500 единиц.

Случались и аварийные ситуации. Канализация течет при всех властях. Она есть, она течет, иногда прорывается. Ей при этом глубоко безразлично, какая на улице политическая погода. Образовалась соответствующая зловонная лужа на площади, перед райисполкомом. Лужа росла, размеры ее угрожающе увеличивались. Через площадь ходили машины, которые наматывали на колеса и развозили по близлежащим улицам всю эту прелесть. В воздухе начинало попахивать гепатитом, дизентерией, другими не менее милыми инфекционными заболеваниями. Райисполкомовские работники во главе с председателем разводили руками: "Слесаря бастуют! Мне надоело это, и я отдал приказ: "Адреса!.. Опергруппы, вперед!"

По указанным адресам опергруппы отловили и привезли трех насмерть перепуганных слесарей. Здесь надо сказать, что, с одной стороны, на миру и смерть красна, с другой - гуртом и батька бить легче, но когда государственная машина вытаскивает из общей толпы индивидуума за его конкретное ухо, немногие сохраняют мужество.

Слесаря тряслись, как осиновые листочки на ветру. На основании действующего положения я арестовал их в административном порядке на 30 суток и уже как арестованных, под конвоем, отправил ликвидировать безобразие. Перепуганные мужики-азербайджанцы менее чем за два часа устранили все недостатки, вызванные пожарные машины смыли лужи с площади и примыкающих улиц. Уборочные машины подмели и выскребли все и вся, и очищенная жизнь потекла дальше. Слесаря были тут же амнистированы и, донельзя счастливые, отправились по домам.

На третий день было установлено, что многие предприятия работают вполовину своих возможностей, а то и менее, по той причине, что на подступах к ним рабочих встречают здоровенные мордовороты и вполне конкретно обещают отвернуть голову тем, кто будет продолжать работать. Пришлось организовывать патрулирование, дополнительную охрану предприятий. В общем, клубок забот с каждым днем рос, рос и рос. Все это невозможно описать детально. С каждым днем все более поражала позиция местных правоохранительных органов. Местная милиция в отношении армянского населения в самом лучшем случае занимала нейтральную позицию. В большинстве случаев армянин, попавший в руки милиции (неважно, в качестве кого: ответчика или истца), будь он тысячу раз прав, подвергался оскорблениям, унижениям, избиениям. Ни о какой справедливости, презумпции невиновности и речи идти не могло. В отношении соотечественников, людей других национальностей, но не армян, однозначно просматривалось одно стремление - обобрать как липку. Вызванный мною начальник районного отдела КГБ прибыл ко мне в полной униформе Шерлока Холмса: черное длиннополое кожаное пальто, черная кепка-"аэродром", широкий черный шарф, закрывающий нижнюю половину лица до носа, промежуток между кепкой и шарфом занимали черные очки - не хватало трубки. Не снимая ни одного из атрибутов униформы, в течение часа с многозначительным видом он выслушал все, что я ему говорил, в конце хрипло каркнул: "Все будет, шеф!.." и... исчез. Больше я его не видел, докладывали, что в какой-то командировке. Ничего, естественно, не было им сделано. В воздухе витало насилие, дикое, первозданное, звериное. Никто никому не верил. Ни друг другу, ни начальству, ни партийным, ни советским властям. Митинг на площади все продолжался. Визиров все не выходил и слово народу не молвил. Недоумение и удивление по этому поводу сменились презрением и ненавистью. Количество людей на площади волнообразно прибывало и убывало. Здесь же резали баранов, здесь же жарили шашлык, здесь же валялись внутренности, концентрация смрада все возрастала, специалисты санэпидемстанции представили выкладку, согласно которой 100 тысяч человек способны разово на-гора выдать 30 тонн мочи. Все эти тонны оседали под окружающими площадь кустиками и деревами. Кустики и дерева сохли. Напряжение прирастало в значительной мере все прибывающими беженцами из Армении. Оборванные, зачастую избитые, как правило, без гроша за душой и без корки хлеба, истеричные, рыдающие, скрежещущие зубами - это были страшные, одновременно вдвойне несчастные люди. Страшные нетерпимостью, доведенные до крайней точки злобы, с горящей в глазах жаждой мести, неспособные уже слушать и воспринимать что-либо позитивное. Несчастные вдвойне потому, что вынужденные спасать свою жизнь, жизнь своих детей, бежавшие от средневекового насилия и жестокости, они в одночасье лишились всего, что составляет сущность жизни человеческой: крыши над головой, скота, мебели, одежды, денег. Позади было так много всего, что в обыденности своей не замечалось и не ценилось, а мгновенное лишение всего этого, осознание пустоты, безысходности и бесперспективности грядущего бытия провело в душах людских страшную борозду. Вторая половина несчастья состояла в том, что, как выяснилось, и "исторической Родине" они были даром не нужны. Жившие веками на территории Армении, во многом утратившие язык, обычаи, нравы, они сразу же были наделены презрительной кличкой "Ераз" - ереванский азербайджанец и превратились в касту неприкасаемых. К ним относились преимущественно презрительно, в лучшем случае с брезгливым состраданием. Власти ограничивались выдачей 50 рублей на душу беженца, на том участие и заканчивалось.