Валерий Фрид - 58 1/2 : Записки лагерного придурка Страница 76

Сашка Переплетчиков рассказывал: он колол дрова возле барака. К нему подошли двое и попросили на минутку топор. Он дал, хотя понимал что вряд ли топор понадобился им для хозяйственных нужд. Минут через двадцать обоих провели мимо Сашки в наручниках. Один крикнул:

— Сашок, сходи возьми топор.

— Где?

— В черепе у Рябого.

Рябый отдыхал у себя в кабине, когда вошли эти двое. Один занес над его головой топор, другой тронул за плечо: «по соникам» убивать не полагалось. Рябый приоткрыл глаза. Этого было достаточно для соблюдения формальностей. И исполнитель приговора, не дожидаясь, пока нарядчик сообразит, что к чему, рубанул его по черепу. После этого они пошли на вахту и, как требовал ритуал, сказали:

— Уберите труп!

Обычно такие дела поручались молодым ворам долгосрочникам. Двадцать три года сидеть или двадцать пять — большой разницы нет. Зато — какая заслуга перед преступным миром! (Смертная казнь в те годы уголовным кодексом не предусматривалась. Чтобы припугнуть блатных, пришлось ввести специальным указом высшую меру наказания за «лагерный бандитизм». Потом-то узаконили «вышку» и за другие преступления).

Бандеровцы и литовцы убивали стукачей по-другому, показуха им была не нужна. Втроем или вчетвером подстерегали приговоренного в темном местечке и поднимали на ножи. Так было с Костельницкасом, так было и с Лукиновым, начальником колонны шахты-9.

Этот мерзкий тип сидел с незапамятных времен (в формуляре стояло: «троцкист») и знал все лагерные подлости. Однажды зашел в барак с перевязанным горлом, жалобно просипел:

— Ребятки, нет ли у кого стрептоцида, красненького? Ангина у меня.

Кто-то кинулся к тумбочке:

— У меня есть!

Тогда Лукинов сорвал повязку и торжествующе закричал:

— Теперь понятно, кто у меня красным на снег ссыт! С крыльца… Десять суток ШИЗО!

В угоду начальству он изобретал ненужные режимные строгости — как мог, портил людям жизнь. Убили Лукинова за неделю до освобождения. Уже жена успела приехать — хотела встретить у ворот после долгой разлуки…

Совсем другого склада человек был Костя Рябчевский, начальник колонны шахты 13/14. На этом посту он сменил хорошего парня Макара Дарманяна, футболиста из Одессы. Рябчевского представил колонне сам Бородулин такими словами:

— Дарманян вас распустил. Теперь начальником будет серьезный человек, он наведет порядок!

Порядок Костя навел быстро: у него был большой опыт руководящей работы.

В плен к финнам он попал капитан-лейтенантом Балтийского флота. Пошел к ним на службу — не морскую — и за особые заслуги был передан немцам. Он сам похвалялся:

— Я воевал с коммунизмом на двух континентах, в Европе и в Африке.

(В Африку Рябчевский бежал после поражения немцев. Вступил во французский Иностранный Легион и стал служить четвертым по счету хозяевам).

Из Африки в Коми АССР он переехал по причине романтической: в России у Кости была любимая женщина. И он вернулся к ней — под чужим именем. Но и эмгебешники ели хлеб не даром: разнюхали, кто он такой, дали срок и отправили в Минлаг. Своей женщине он и здесь оставался верен. «Обжимал» зеков из своей колонны (т. е., брал взятки продуктами из посылок) и умудрялся через вольных отправлять посылки ей.

Чем-то Рябчевский сильно обидел Сашку Переплетчикова, и тот не раз божился: гад человек буду, я Костю работну начисто!

Как-то раз мы втроем — Сашка, Юлик и я — сидели в сушилке барака и гадали, чем бы открыть банку тушонки: Сашка только что получил «бердыч». В сушилку заглянул Костя — он делал обход своих владений. Увидел Сашку с банкой в руках, понял суть проблемы и вытащил из-за голенища большой нож, вроде финки. Протянул его Сашке как воспитанный человек, наборной ручкой вперед:

— Нож ищешь? На, Саша. Открывай.

А презрительно сощуренные глаза говорили другое: «Ты же, тварь, хлестался, что работнешь меня?.. На, делай!» Он стоял, чуть наклонившись вперед — рослый, плечистый, с квадратным по-офицерски выбритым черепом — и ждал. Сашка открыл банку, вытер нож о брючину и отдал владельцу. Даже пробормотал смущенно:

— Спасибо, Костя.

Такой был Костя Рябчевский. Имел душок. И Сашка был не трус, но конечно же, он не собирался никого убивать — просто играл в блатного. Романтик…

С Лукиновым, при всём несходстве, Костя приятельствовал. Помню, сидели они в столовой и лениво наблюдали за репетицией местной самодеятельности. Пел Печковский, отбивал чечетку Лен Уинкот, загримированный под негра. Лукинов сказал:

— Может, и мы чего-нибудь покажем? А, Костя?

— Ну, давай. Покажем, как вешают.

Такие были у них шутки. Рябчевского тоже пытались зарубить, но неудачно — удар оказался слаб. И сразу родилась легенда: хитромудрый Рябчевский носит под казенной шапкой другую, стальную — вроде тюбетейки. (Если бы знали терминологию оружейников, сказали бы: мисюрку, наплешник…)

Летом 49 года произошло приятное событие: на третий ОЛП с очередным этапом пришли двое, с которыми я подружился на Алексеевке: Женя Высоцкий и Жора Быстров.

Жорина история стоит того, чтоб на ней задержаться. До войны он жил в Пскове, учился в институте, был физкультурником и даже победителем какой-то всесоюзной военно-спортивной игры. В ее комплекс входило и ГТО — «Готов к труду и обороне», и «Ворошиловский стрелок», и ориентировка — всё на свете.

Когда началась война и фронт оказался совсем близко, в городе стали формировать из спортсменов истребительный отряд для борьбы с немецкими диверсантами. Жора, естественно, записался одним из первых. Но в последний момент его вызвали в военкомат. Там Жору ждал энкаведешник в штатском. Поздоровался за руку, назвал Георгием Илларионовичем и объяснил: в истребительный отряд идти не надо. Жора останется в городе и предложит свои услуги немцам. Отец Быстрова, большой железнодорожный начальник, был арестован, как враг народа. Это, по словам чекиста, было сейчас большим плюсом: немцы проникнутся к Жоре доверием. Тем более, что внешность очень подходящая, арийская: рыжие волосы, рост под метр девяносто. А дальше — надо стать для них своим человеком, пойти на службу в полицию, в жандармерию, на худой конец, в армию. И работать на нашу разведку. Ведь вы советский человек?..

Жора сказал, что да, и всё пошло по чекистскому плану. Через полгода он уже преподавал рукопашный бой в школе диверсантов в эльзасском городе Конфлансе (Жора произносил его название на немецкий манер: Конфлянц). От него я получил некоторые разъяснения по поводу власовцев. Это материя сложная. Скажу только, что наша пропаганда называла власовцами всех русских, согласившихся воевать на стороне немцев, а это не точно. Кроме собственно власовских частей (до армии они по количеству не дотягивали), были еще вкрапления в воинские части вермахта. И всюду — в т. ч. и среди настоящих власовцев — публика была очень неоднородная: идейные бойцы с коммунизмом, карьеристы, а чаше всего — бедолаги, попавшие в плен, наголодавшиеся и голодом загнанные в чужую армию.