Лев Аннинский - Три еретика Страница 76

Безликая бесподписная аннотация в «Ведомостях» – единственный и вполне знаменательный печатный отклик на появление последнего мельниковского рассказа. Но есть еще несколько откликов частных. И они куда более интересны.

Во-первых, Герцен. Письмо Шелгунову, 3 августа 1861 года: «Читал повесть Печерского (Мельникова) „Гриша“. Ну, скажите, что же это за мерзость – ругать раскольников и делать уродливо смешными? Экой такт!»

Во-вторых, Лесков. По его позднейшему свидетельству: «В мельни-ковском превосходном знании раскола была неприятная чиновничья насмешливость, и когда эта черта резко выступила в рассказе „Гриша“, – я возразил моему учителю в статейке, которая была напечатана, и Павел Иванович на меня рассердился».

В реальности «статейка» у Лескова куда жестче, чем в его же мемуаре 1883 года. Не «статейка» даже, а мимоходное замечание в очерке «С людьми древнего благочестия», опубликованном в «Библиотеке для чтения» в сентябре 1864 года. Вот оно: «Живого раскола, его духа, его современного быта, его стремлений, нравов, и главное нравов, – мы вовсе не знаем. Мельниковский «Гриша» – это безобразие, безобразие в отношении художественном и урод по отношению к правде. «Гриша» никак не может назваться хорошим, т. е. верным очерком раскольничего мира… Верного очерка я не знаю».

Понятно, почему П.И. Мельников «рассердился».

Эпизод этот происходит, заметим, почти четыре года спустя после появления рассказа, когда и вообще вся ситуация с Мельниковым бесповоротно меняется. О том, что произошло в момент появления рассказа, то есть о том, что Лесков как читатель говорил Мельникову в 1862 году, можно, впрочем, догадываться. Оба работали в одной редакции – в «Северной пчеле» у Усова. И хотя Мельников был на двенадцать лет старше, да старше и должностью: что-то вроде заместителя редактора, а Лесков лишь начинал как молодой репортер, – но молодой репортер в мнениях не стеснялся. У нас будут случаи убедиться в этом, даже и не выходя за пределы редакции «Северной пчелы». А пока выйдем, чтобы отметить еще одного читателя рассказа «Гриша», чье неофициальное мнение должно сыграть в жизни Мельникова весьма заметную роль.

Этот читатель – девятнадцатилетний молодой человек по имени Николай Александрович Романов. Наследник российского престола.

Прочитав рассказ, наследник избирает его автора на роль своеобразного экскурсовода для поездки по Волге. Мельников с радостью исполняет поручение: он показывает цесаревичу Нижегородскую ярмарку, а затем сопровождает его в плавании в Казань. При этом он читает его императорскому высочеству что-то вроде непрерывной этнографической лекции с демонстрацией объектов прямо на натуре и, надо сказать, с учетом широко известной склонности слушателя к преданиям, сказаниям и поверьям русского народа. У Лыскова, как раз там, где сто лет назад князь Грузинский подстерегал приезжих с тройками наготове, чтобы похитить для кутежа, цесаревич, заслушавшись, заявляет: «А что бы вам, Павел Иванович, все это написать: поверья, преданья, быт заволжского народа?» Мельников, мгновенно сориентировавшись, начинает отговариваться недосугом, жалуется на служебную перегруженность. Но наследник держит тему: «Нет, непременно напишите! Я за вами буду числить этот долг: повесть о том, как люди живут за Волгой в лесах…»

Через четыре года умрет наследник. Над его могилой Мельников вспомнит уговор… В конце концов, роман «В лесах» он посвятит-таки наследнику. Правда, не тому, а другому – Александру, который к тому времени станет Александром III. Так ощущение чиновных реальностей еще раз окажется сильнее ощущения личных связей.

Однако надо признать, что в сравнении с обыском у купчихи Головастиковой, которая в свое время поила Мельникова чаем, уровень полета последнего, конечно, несоизмеримо выше.

На этом, собственно, история «Рассказов Андрея Петровича Печерского» заканчивается.

Остается – история Павла Ивановича Мельникова: несколько событий, в результате которых петербургский период его жизни, связанный с «Рассказами», должен завершиться.

С концом обличительной эпохи Мельников еще раз (в третий раз) умолкает – теперь уже более чем на десятилетие. Он уходит в историю, этнографию, в расколоведение. С того же января 1862 года в «Северной пчеле» начинаются «Письма о расколе».

Можно сказать так: обличительного писателя Печерского более нет, но литература еще не знает этого. Литературная репутация писателя еще продолжает колебаться на весах общественного мнения. Литературная судьба еще продолжает вершиться.

Раздается свисток.

Фигурально, конечно. «Свисток» – это существующий уже четвертый год отдел «Современника», «собрание литературных, журнальных и иных заметок», фельетонное приложение к журналу. Это «маска», смысл которой заключается в том, что она как бы независима, и потому «Современник» за нее как бы «не отвечает». Стало быть, и позволить себе здесь можно побольше. С первых выпусков главный автор «Свистка» – Добролюбов: анонимно, но общеизвестно. Он и наносит Мельникову первый удар…

Впрочем, не успевает. Статья для восьмого выпуска остается неоконченной. Она появляется уже после смерти Добролюбова, доработанная Чернышевским и Елисеевым. Мы не знаем, в какой мере дописанный ими текст обсужден с Добролюбовым, и кто именно дописывает, и какие именно куски. Видимо, все-таки Елисеев. Но даже если интересующий нас абзац дописан не Чернышевским, а Елисеевым, – ответственность за него в глазах противников будет нести все-таки Чернышевский, потому что он – вождь журнала, уже год находящийся в центре всероссийской литературной драки, а Елисеев – сотрудник сравнительно недавний. Хотя и боевой.

Написано следующее:

– «Свисток» долго колебался, каким свистом выразить ему свои задушевные думы о тысячелетии России. Держаться ли стиля серьезно-возвышенного, каким пишет г. Громека о полиции и о шаромыжной какой-то воскресной школе в Иркутске назад тому полтора века, – или бурно-догматического, которым разят врагов своих авторы «Русского вестника», или, наконец, нежно-исторического и обличительно-сочувствующего, каким говорит обыкновенно публицист «Северной пчелы» о явлениях жизни общественной, в особенности же государственной… «Свисток» по мягкой природе своей был бы более склонен к свисту в последнем роде…

Мельников не назван. Но виден. Назван Громека, когда-то «гроза» полицейской бюрократии, корреспондент «Колокола», а теперь – его оппонент. Соседство несколько издевательское. Тон тоже. Формула о «сочувствующем обличении» – ядовитая и не лишенная проницательности. «Северная пчела» собирается с ответом долго. Только в середине марта появляется отповедь. Большая. Как и следует, редакционная. Как и следует, Чернышевскому. В верхних столбцах газеты, что тоже имеет смысл: литературная жизнь обычно освещается в газете в нижних столбцах, в верхних освещается общественная. Тем самым полемика трактуется не как эстетическая, а как политическая.