Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел Страница 77

В этом заключалась определенная доля иронии, поскольку, несмотря на то что восхищение советским коммунизмом он возвел в ранг своей пожизненной профессии, его разговорный русский оставался всегда плохим, о письменном же и говорить нечего: он не смог бы написать по-русски ни единого слова. Так почему же он прибегал при составлении докладных к стилизованному под старину английскому? Пытался ли он произвести тем самым впечатление на кого-то? Или просто выказывал таким образом свое пренебрежение к нам, жалким простофилям, пасующим перед ним и потому пытающимся тщетно, как казалось ему, разобраться в его писанине?

Что бы ни крылось за всем этим, мне так или иначе пришлось выполнять задание. Я работал изо всех сил, стараясь точно, не упуская никаких нюансов, перевести на русский написанные рукой Филби заковыристые и к тому же длиннющие фразы. Поскольку мне всегда нравилось переводить сложные тексты, я нашел это занятие довольно увлекательным. Расшифровывая по сути полученные мною письмена, я в конце концов понял, что Филби, несмотря на всю вычурность его слога, обладал исключительно ясной головой и отлично разбирался в людях.

От природы человек ленивый, он не утруждал себя работой и поэтому проводил свои семинары лишь с октября по декабрь. Чтобы как-то порадовать его, Альберт Козлов, служивший связующим звеном между ним и нашим управлением, каждый год непременно преподносил ему подарок на день рождения. Иногда Козлов просил меня помочь ему выбрать что-нибудь незаурядное, и, поскольку ни в одном обычном магазине нельзя было приобрести ничего интересного или оригинального, мы всегда отправлялись в антикварные магазины, которых во всей Москве насчитывалось тогда только четыре. Однажды нам особенно повезло, мы набрели на искусно выполненный письменный прибор, датированный концом прошлого века и вполне подходивший нам по цене. Как-то раз, когда мы встретились с Козловым по другому случаю, я обратился к нему с просьбой передать Филби книгу, написанную о нем одним датчанином, с тем чтобы он подписал ее для меня. Спустя несколько дней книга вернулась ко мне со следующей надписью: «Моему дорогому другу Олегу. Не верьте ничему, что пишется в книгах! Ким Филби».

Первой книгой на английском, которую я прочитал от начала до конца, понимая буквально все, был «День Шакала» Фредерика Форсайта, которую принес мне Козлов однажды вечером, когда меня отправили на несколько дней в медицинский центр КГБ по поводу какой-то легочной инфекции. Находясь там, я ухитрился прочитать еще и объемистый роман Филдинга «Том Джонс», правда уже на русском.

На семейном фронте мне предстояло начинать все с самого начала. Еще будучи в Дании, я приобрел в Москве новую квартиру, предварительно внеся за нее сорок процентов от общей ее стоимости — четырнадцать тысяч рублей, хотя закон о собственности был столь неопределенным, что я никогда не понимал до конца, в чем же все-таки заключаются мои права как собственника. Свои деньги я отдал инициативной группе, состоявшей из сотрудников КГБ, которые и организовали жилищный кооператив. Каждый из нас внес задаток, представлявший собой первоначальный взнос, а недостающую сумму инициативная группа получила в кредит от банка. Мало в чем разбираясь, я тем не менее полагал, что, став таким образом владельцем квартиры, я мог проживать в ней спокойно до конца дней своих, если только само здание устоит до той поры.

Мы с Еленой решили, что, поскольку мы разошлись, я буду жить в этой новой квартире, она же останется в старой. Соглашение было явно в пользу Елены, так как свой гардероб она основательно пополнила и обновила в Дании. Ей также оставался фарфор и значительная часть мебели, включая стенку, которую я собирал с таким старанием, чтобы было где разместить мои книги. В Копенгагене она продолжала работать на КГБ, так что ее трудовой стаж не прерывался и вернулась в Москву уже в звании капитана, а значит, и с солидной зарплатой. По возвращении на родину она поступила на престижную работу, где ей платили приличные деньги. Замечу в связи с этим, что когда я обсуждал наши с нею дела с председателем парткома, он сказал:

— Ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не упоминайте о деньгах Елены.

Однако пока что она жила в новой квартире, я же остался в прежней, временный характер проживания в которой доставлял мне уйму неудобств. Я не говорю уже о том, что Елена открыла привезенный из Копенгагена ящик с моими собственными вещами и, как ни в чем не бывало, стала пользоваться ими, с этим я мог, в конце концов, смириться. Но однажды, когда у меня оказалось вдруг утром свободное время и я отправился на новую квартиру, чтобы взять кое-что из нужных мне вещей, я, к своему огорчению, не смог открыть дверь. Замок, казалось, заело, и я был вынужден позвонить из телефонной будки Елене на работу.

— Что ты там устроила с замком? — строго вопросил я. — Мне необходимо забрать кое-что из квартиры.

— Ох!.. Ах!.. — Она явно была смущена. Затем, после короткого замешательства, сказала: — Попробую тебе помочь. Подожди несколько минут и попытайся снова открыть замок.

Я стал прохаживаться возле дома и вскоре заметил выскользнувшего из подъезда человека лет тридцати с лишним. Он торопливо прошел мимо меня и исчез за углом.

Я не испытывал ни малейшего чувства ревности: в наших с Еленой отношениях уже не осталось ничего, что могло бы давать повод к ревности. Но я был до крайности возмущен тем, что она пригласила мужчину в мою квартиру и оставила его там наедине со всеми моими прекрасными вещами, привезенными из-за границы.

Слушание дела о нашем разводе проходило в омерзительной обстановке. Елена произвела на облеченную властью женщину-судью крайне неблагоприятное впечатление, поскольку все время жевала резинку, что в действительности свидетельствовало лишь о том, что она нервничает.

— Перестаньте жевать резинку! — резко оборвала ее судья. — Вы же на судебном заседании. Итак, ваш муж разводится с вами, поскольку вы не желаете иметь детей. Это правда?

— Нет, ничего подобного! — возразила Елена. — Просто он влюбился в хорошенькую девушку, вот и все.

В какой-то степени я даже восхитился ею, когда услышал, сколь цинично и честно ответила она судье. Но судья не нашла ее ответ убедительным.

— Я признаю выдвинутые вашим супругом причины развода обоснованными и посему расторгаю ваш брак, — вынесла она свой вердикт. — Но ему как истцу придется оплатить все судебные издержки.

Во время предварительных бесед судья предупредила меня, что эти издержки могут достичь четырехсот рублей, но в конечном итоге она взыскала с меня лишь сто пятьдесят. Я понял, как мне повезло, что судьей оказалась женщина, сумевшая понять, что Елена — самовлюбленная эгоистка, для которой ни муж, ни семья не представляют интереса.