Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын Страница 77

Очень я был уверен, что мы соберём круг сильных авторов, старых и молодых. Но и сразу же увидел, что нам одним не возмочь: у себя в Кавендише мы сумеем (ещё сумеем ли?) вести только редактуру да в лучшем случае набор, и то не хватает рук и сил, некем взяться. А где – производственный отдел? распределительный? кто поведёт всю переписку, отправку, рассылку? Как всегда, во всяком русском деле: нехватка людей. Только на американском континенте, говорят, больше миллиона русских эмигрантов, никто не считал. Да хоть полмиллиона, – хороша молодёжь, а к поре никого не найдёшь.

Мысль о своём издательстве родилась у меня и от переезда на новый континент, и от напора замыслов: «Имка» по-прежнему ощущалась мной как разлохмаченное, плохо управляемое издательство, в нём проявлялись книги самых неожиданных уровней и направлений – не знаешь, какого курбета ждать ещё завтра. Безнадёжность устойчивой работы с издательством неряшливого стиля становилась уже такова, что о своём русском собрании сочинений я вступал, через того же Н. Струве, в переговоры с французским издательством «Сёй». Затем стало казаться, что Струве всё же возьмётся руководить «Имкой» фактически и открыто, и я обещал ему содействие. В конце 1977 отставку Морозова предложил его близкий друг Б. Ю. Физ, член РСХД и председатель исполнительного комитета «Имки», поддержал и о. Александр Шмеман. В конце длительных дебатов в Движении Аля была в Париже весной 1978 и подтвердила от моего имени, что я тоже поддерживаю отставку. Морозов согласился уйти на условиях, что тощее издательство ещё более шести лет будет платить ему полное жалованье до пенсии и с сохранением чина «литературного советника»[178].

Однако и тут заменил Морозова не Струве, который всё не решался на администрирование («меня тяготит собственная раздробленность», перед ним немало начатых и недойденных путей творчества), а пост этот, как и добивался, занял третьеэмигрант Аллой. Я никогда его не встречал. Но издали глядя – от стремительных лет его в «Имке» осталось ощущение возбуждённой лихорадочности, темпа как цели.

Теперь, доехав до оседлого места, решились мы с Алей и на выпуск моего 20-томного Собрания сочинений. Разве было у нас когда-нибудь, в нашей подпольной суматошной гонке, время – сверять распархивающие по рукам самиздатские тексты? А для самих себя не упускать регистрировать разницу текста истинного и советских изданий? А в зарубежных публикациях – ошибки и опечатки, когда́ было время сидеть и вылавливать их? Вот – только теперь. И ещё же: к «Архипелагу» мне за границей слали и слали дополнения, многое хотелось внести, – но и, наконец же, на каком-то рубеже остановиться, так и конца не будет. А пьесы мои, сценарии – вообще никогда не появлялись, надо же сразу дать выверенные тексты. Глубокая тишина Пяти Ручьёв давала нам с Алей возможность наконец сосредоточиться и не спешить.

Но: если типография будет где-то вдали, то работа безконечно замедлится неоднократной почтовой пересылкой гранок. Значит, надо набирать – прямо здесь, в нашем доме. И ясно, что – Але, кому ж ещё? Тем более что на каждой странице ждётся её редакторская помощь. Да теперь ведь и не прежний линотипный набор, теперь ведь есть какие-то электронные машины наборные? Ещё новый тёмный лес. Начинаем на ощупь письменный розыск, сравнение систем. Много помог Михаил Рошак, карпаторосс, дьякон Свято-Владимирской нью-йоркской семинарии, он по семинарской издательской работе был с этими системами сколько-то знаком. Потом, по наследству от него, кураторство над наборной машиной принял другой тамошний семинарист, а недавний москвич, Андрей Трегубов, которого, с женой Галей, мы пригласили жить с нами в Вермонте. Трегубов – с ясным техническим смыслом, и довёл дело до покупки и освоения «компоузера» фирмы IBM, совмещающего электронное (с памятью) и механическое устройство. Затяжная была покупка, но всё-таки Двадцатый век нас выручил, без этого не знаю уж как бы. И всё оформление собрания сами сочинили, дома, своей семьёй, благо Трегубовы оба оказались художники.

Аля быстро, во всех деталях овладевает и набором и вёрсткой, да виртуозно. Повела моё собрание сочинений, том за томом[179].

Когда-то прежде я самоуверенно изобретал для «Красного Колеса» новые жанры и особые шрифты и знаки для них, и их графическое расположение. Разве я задумывался: кто и как сможет безошибочно изобразить всё это в реальных издательствах и так неискажённо донесёт до будущих читателей? Это теперь и легло на мою жену-подругу, сердечно преданную замыслу моих книг. Вот тут-то, в нашем первом Собрании вермонтском, – Аля с полным смыслом и вкусом всё точно осуществила.

А тут – расширяются наши планы: тогда не изготовим ли сами и какие тома Мемуарной серии, где нужна редактура? а что готовней – отдадим набирать в «Имку»?

Этот смежный проект меня отначала мучил – Всероссийская Мемуарная Библиотека (ВМБ). Подобно тому, как стекались ко мне ценные воспоминания свидетелей революции – ещё больше могла написать, потому что моложе, Вторая эмиграция: о первых 25 годах подсоветской жизни, о превратностях Второй Мировой войны, о беженском состоянии, о выдачах с Запада, о европейской послевоенной жизни. И я в Кавендише написал отчётливое обращение к тем возможным воспоминателям. Однако уткнулись: какой адрес дать? Если прямо наш, и без проверки на взрывные устройства, – большевики могут мину прислать. (Как посылали и Солоневичу в Болгарию, и, открывая почту, взорвалась жена.) Больше полугода думали, как быть, – пока поселившаяся у нас к тому времени Ирина Алексеевна Иловайская сумела договориться с бостонским почтовым инспектором И. М. Петерсоном (его личная любезность), что они будут всю почту принимать на себя, проверять на мины, распаковывать – затем пересылать нам. Лишь вот тогда проект стал осуществим, и я дал публикацию в газетах, осенью 1977[180]. Таковы реальные условия на планете, когда есть КГБ. Таково и шла к нам почта ВМБ года два; потом, когда схлынул главный поток, перенаправили прямо к себе в Кавендиш.

Оформлять это собрание рукописей Мемуарной библиотеки, систему хранения, картотеку и вести переписку с авторами поначалу взялся Андрей Трегубов[181]. Однако удивление: Вторая эмиграция почти не стала рукописей слать! Вот та́к большевики напугали её на всю жизнь. Почти все продрожали несколько послевоенных лет от розыска СМЕРШа, от англо-американских выдач Сталину, – они уже ни в какую безопасность не верят, до гробовой доски, даже и переехавши через океан. А шлёт нам рукописи – снова Первая эмиграция.

Летние и осенние месяцы 1976, пока у нас на холме стучали молотки и рычали тракторы, я в своём уединении у пруда работал невылазно. Теперь я остро ощущал недостаток своей конструкции «Колеса»: неполноту охвата до 1914. Я открывал всё новое и новое, что никак невозможно вынуть из ретроспективы: не только всю