Валентин Рунов - Гений войны Скобелев. «Белый генерал» Страница 77

Его, можно сказать, женили на княжне Гагариной почти насильно, так как она влюбилась в него и через сестру Скобелева сделала ему предложение. Скобелев согласился, но предупредил, что где бы ни была война, он туда уедет от жены, чтобы она это вперед знала. Согласие было дано, свадьба состоялась, но уже через несколько дней выяснилось, до какой степени Скобелев не годится для семейной жизни. Особенно с тещей выходили сцены, о коих Гагарины доводили до сведения Аничковского дворца.

Часто происходили сцены из-за пустяков, так как теща, княгиня Гагарина, постоянно твердила, как ей неприятно, что дочь уже не «ее сиятельство». А генеральшу Скобелеву в доме у Гагариных продолжали называть «ваше сиятельство».

И вот за обедом у Гагариных, подавая кушанье, официант назвал Скобелеву «Ваше сиятельство». Скобелев, сидевший рядом с женой, рассердился и, стукнув кулаком об стол, громко сказал:

– Я раз и навсегда сказал, что тут нет «сиятельств», а есть генеральша Скобелева!

После этого он встал из-за стола и поехал обедать к Динону, где я его встретил случайно.

К тому же жена для него была неподходящей, которую французы называют эмансипированной… Так, она любила ухарскую тройку, которой сама правила заместо кучера. Народу простому это не нравилось. Как-то в Москве зимой встретил я Скобелеву, правящую в санях тройкой. Ее, конечно, знали в Москве, и извозчик мой очень презрительно отнесся к ней.

– Тоже, подумаешь, чем занимается? – сказал он презрительно. – Он там служит Богу и великому Государю, а она…

К этой несчастной свадьбе, кроме настояния сестры, твердившей о влюбленности княжны Гагариной к Скобелеву, были, думается, и другие мотивы. Княжна Гагарина была любимой племянницей бездетного князя Меньшикова. Говорили, что он завещает свое огромное состояние именно этой своей племяннице. Князь Меньшиков был закадычным другом Дмитрия Ивановича Скобелева, отца «Белого генерала», и будто между ними был разговор о том, что если Миша жениться на племяннице, то Меньшиков, передав состояние ей, Михаилу Дмитриевичу передаст титул «Светлейшего князя Меньшикова». А это льстило самолюбию Скобелева-отца…»

Уже во время первой поездки за границу, вскоре после свадьбы, вышла размолвка. В Швейцарии как-то утром молодая Скобелева спросила, где Михаил Дмитриевич? Ей прислуга ответила, что рано утром Михаил Дмитриевич уехал на поезде, сказав, чтобы генеральше доложили, что он уехал к Дон Карлосу в Испанию, чтобы помочь ему в войне, так как дела претендента не важны…

Все, касающееся Скобелева не в его пользу, передавалось в преувеличенном виде в Аничковский дворец и восстанавливало цесаревича Александра против него. Гагарина же была «персона грата» (желательная личность. – Авт.) у цесаревны, будущей императрицы.

После парижской речи перед сербскими студентами, по словам Д. Д. Оболенского, «Бисмарк потребовал, чтобы русское правительство отреклось от Скобелева и сняло с него генерал-адъютантские вензеля, а также отняло корпус, которым он командовал. Скобелев, как он мне потом сам говорил, не вполне сказал то, что напечатали газеты. Прочтя свою непроизнесенную речь, он собирался уже ехать в редакцию, чтобы опровергнуть ее, когда к нему приехал с визитом Гамбетта (Гамбетта Леон-Мишель (1838–1882) – министр Франции, руководитель масонской ложи «Великий Восток». – Авт.) и уговорил его не опровергать сказанного.

– Мне необходимо знать, как отнесется пресса, да и вся Франция, к вашей речи, к сказанному о немцах, – сказал он.

Скобелев согласился и вернулся в Россию через Швейцарию, минуя Германию…

Я видел Михаила Дмитриевича тотчас по приезду. Он взбешенно ходил по комнате и постоянно повторял:

– Что мы Липпе Демольт какая-нибудь, что Бисмарк смеет так говорить с нами, требовать?

А между тем положение было серьезное. Вильгельм I обиделся и грозил «оседлать боевого коня». Грис (министр иностранных дел России. – Авт.) струсил. Но тут дядя Скобелева, бывший министр императорского двора граф А. В. Адльберг… помог. Он редактировал письмо к германскому императору. Это письмо, подписанное Александром III, произвело такое впечатление на старика-императора, что он прослезился, и инцидент был исчерпан…

В ожидании развязки этой истории Михаил Дмитриевич страшно волновался. Я его навещал ежедневно. Он предполагал уйти со службы и поручил мне свой заветный портфель с бумагами отвезти в Москву Ивану Ивановичу Маслову, другу семьи Скобелева. Маслов управлял Московскою удельною конторою. Другую часть бумаг передать И. С. Аксакову.

Я попросил мне сообщить текст его парижской речи, и Михаил Дмитриевич начал мне ее диктовать, но не дописал и половины, как вошел граф Н. П. Игнатьев. Я, кончно, ретировался. Когда Игнатьев уехал, Скобелев вошел успокоенный. Оказалось, что ответ из Берлина получен удовлетворительный и Скобелев остался корпусным командиром. Везти портфель в Москву оказалось ненужным.

Из начала речи я помню очень характерное обращение его к сербским студентам. Он говорил, что они должны ценить и помнить, что император Александр III, будучи цесаревичем, воевал за свободу славян и рисковал своей жизнью на полях их отечества… Одним словом – хвалебный гимн Александру III, что не было напечатано. После этого Михаил Дмитриевич бывал не раз в Гатчине, обедал и подарил цесаревичу Николаю Александровичу (будущему императору Николаю II. – Авт.) верховую лошадь».

«В июне 1882 года, когда Михаил Дмитриевич приезжал из Минска, где он командовал 4-м корпусом, в Москву, я почти ежедневно видел Скобелева. Как-то раз, не застав его в комнате, пошел повидать его в другую, где он сидел в ванне. Я был поражен дряблостью его тела, оно было как бы совсем старческое.

Михаил Дмитриевич, сидя в ванне, читал номер «Ревю де ла Монд». Он бросил мне книгу:

– Прочти, турки нарушают уже болгарскую границу. Неминуема война, и я поеду к князю Буттенбергскому (позднее князь болгарский Александр. – Авт.). У меня такой план составлен, за который англичане дорого бы дали, чтобы его посмотреть. Еду непременно в Болгарию и буду иметь с собой миллион сто тысяч в кармане. Можно многое сделать.

Процентные бумаги были на хранении в Петербурге, и Скобелев поехал их реализовывать. Я там виделся с Михаилом Дмитриевичем. К нему то и дело прибегали маклеры, для продажи процентных бумаг и золота. Все выручаемое переводилось через Государственный банк в Москву к И. И. Маслову на хранение.

Прошло несколько дней, и мы снова очутились в Москве, где на этот раз Михаил Дмитриевич остановился в «Славянском базаре». Собирались завтракать, тут же был его адъютант и Баранок. Скобелев был не в духе, сердился и собирался ехать к митрополиту… Я спросил его, что с ним, не болит ли сердце?