Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова Страница 79

Вы говорите про высший разум, но, сознаюсь вам откровенно, я никогда не углублялась в это по-настоящему. То есть этому вопросу я как-то никогда не уделяла внимания. Может быть, это нехорошо, но понимаете в чем дело: я все-таки, особенно с годами, твердо верую в нравственный закон, о котором Кант говорил, что нет ничего более необъяснимого, чем нравственный закон внутри нас и звезды в небе у нас над головой. Я абсолютно верю в этот нравственный закон. Я просто знаю, что есть люди с нравственным законом, и есть люди без нравственного закона. И для меня это важнее, чем люди с верой или без веры во что угодно — в Будду, в Аллаха, в Христа или в какое-то другое высшее существо. Для меня важнее нравственный закон. Что такое нравственный закон: это понимание добра и зла. Я осознаю, что это неоднозначные понятия — они могут быть и такими, и такими. Во мне есть нравственный закон — я это точно знаю. Я знаю, что есть «добро», что есть «зло». Другой вопрос: может, я и не права иногда, оценивая что-то как зло, а что-то как добро — я могу ошибаться. Каждый человек может ошибаться — я оцениваю это как положительное, а оказывается, это и не так. Но принципиально нравственный закон во мне присутствует. Он меня ведет. Если меня спросите: что меня ведет по жизни — меня ведет ощущение добра и зла. То есть что-то я буду отстаивать, за что-то я буду бороться; что-то я не приемлю — я буду это отрицать.

Я думаю, что это в меня вложили не родители, или не совсем они, скорее все-таки это вложила в меня культура, литература. Я знаю, что откуда у меня растет. Скажем, сочувствие — оно есть во мне, я его знаю за собой, сочувствие к животному или к больному человеку, к заблуждающемуся или к несчастному, это очень книжное чувство, то есть оно возникло из книг, и прежде всего от Диккенса, от Пушкина, от таких писателей, с которыми я взросла. Что-то пришло даже из сказок, может быть. Это ощущение во мне очень развито. Знаете, когда сжимается сердце, и сжимается вне зависимости от вас, — сжимается от чувства. От чувства вообще очень многое происходит.

Что касается высшего существа, которое нами руководит, — я вам так могу сказать: я, конечно, не верю в бога как в старца с бородой, сидящего где-то в небесах, — я не могу в это поверить, и я не верю в загробную жизнь. Наверное, от этого я несчастнее, чем те, кто верит: потому что считать, что встретишься на том свете со своими близкими и родными — это все-таки надежда. У меня нет этих надежд — я вам скажу откровенно: я просто в это не верю. Может быть, мне не хватает воображения. Как бы мне хотелось увидеть свою мамочку, а я никогда ее не увижу, я в этом уверена. К сожалению, это так. Мне не дана эта вера. Может, я и обокрадена этим. Ну а то, что есть судьба, что что-то случается, что, может быть, предопределено в жизни. Но чем предопределено? Опять-таки, какими-то обстоятельствами… Вы знаете, во мне так много, в общем, негативного, конечно, как, наверное, в каждом человеке. У меня есть очень много, за что я не могу быть собой довольной. И черты характера, и то, как жизнь прошла; и то, как я неправильно поступала в том или в другом случае — что об этом говорить, это бессмысленно. Но с годами это очень сильно проступает. Живешь как бы беззаботно, подумаешь, то сделал, другое, а с годами вдруг останавливаешься: там я пошла совсем не так, как надо; здесь я сделала неправильно; тут была не права; а это вообще дурной поступок, — с годами это очень сильно разъедает. Конечно, это знаю только я. А что другие думают, меня это даже не волнует. Самое главное — мое ощущение. Сейчас я очень часто — говорят, многие люди это испытывают — думаю, что недодала что-то маме; не всегда была справедлива к моему отцу, потому что он заслуживал от меня больше теплоты, чем я ему давала. Это чувство становится сильнее с годами. Потом, я все-таки уже переступила ту грань возраста, которая дает мне право взглянуть на прошедшее с какого-то расстояния и оценить его по-новому. Я это очень чувствую. Я чувствую несправедливость к своему супругу, к своему сыну даже, для которого вроде бы я делала все, что могла, и все-таки не все, что могла, сделала. Что-то я могу поправить, чего-то уже не могу поправить.

Это то, что называется совестью, а совесть возникает из нравственного закона. Только в какой-то момент он обостряется; а какой-то момент он, под влиянием разных причин, глохнет. Может быть, это происходит оттого, что живем часто в суете. Может быть. Но оттого, что вы найдете объяснение этому, не значит, что вы найдете оправдание этому. Это разные вещи. Да, вы понимаете, что вас закрутила жизнь; что вам не хватило силы духа в какой-то момент или, напротив, — вы сочли что-то неважным, а это на самом деле было важно, а вы вовремя это не осознали; значит, были недостаточно проницательны, недостаточно внимательны. Ну хорошо, вы это осознали теперь, да, но все прошло — ничего же нельзя вернуть. Ничего нельзя вернуть, понимаете!

Знаете, есть мнение, что за все, что ты в жизни не сделал, потом придется отчитываться, может быть даже перед собой.

Вот мы с вами как раз под колокольный звон на эти вечные темы разговорились. Думаю, что внутреннюю эволюцию испытывают многие люди, не только я. Я скажу одно, что мне позволяет, может быть, даже физически существовать до сих пор, это большой интерес к жизни — я его пока сохраняю. Все, что я любила в молодости, или потом возникали новые какие-то привязанности, увлечения, — я в основном не теряю. Я знаю вокруг себя очень много людей, которые, к сожалению, с годами отходили от самих себя. А я не теряю. Это естественно для меня, это продолжает со мной жить. Это и обогащение, и вместе с тем радость, счастье жизни — та же музыка, театр, любовь к людям, к искусству, к животным.

Я вам скажу, что если бы наша беседа с вами состоялась десять лет назад, она была бы совсем другой. Она бы была гораздо более