Владимир Селиверстов - Поколения ВШЭ. Учителя об учителях Страница 8

Потом волна популярности захлестнула культурологию. Она заменила собой диамат в вузах – ну и преподавать ее, соответственно, стали бывшие преподаватели истории КПСС. Такова была объективная реальность. В результате получилось, что настрогали миллион книг – полки сейчас забиты учебниками по культурологии, которые невозможно читать, – и как-то в культурологии разочаровались. Ее потеснили более традиционные науки. Философия, например, какой-то реванш в начале нулевых годов переживает. Но сейчас, я смотрю, культурология опять выруливает. Все-таки культурология состоялась как наука.

Для меня самым интересным было читать спецкурсы по конкретным дисциплинам. Я читал лекции по немецкой философии, по Гераклиту. Общие курсы, конечно, менее интересны – это были обычно обзорные курсы по истории. Да и здесь, в ВШЭ, я фактически читаю курс истории западноевропейской культуры. Думаю, что поточные лекции нужно потихоньку сжимать, а оставлять работу типа спецкурсов, мастер-классов, творческих семинаров и т. д. Кстати, это нормальная западная модель, там огромных курсов лекций от «Адама до Потсдама» никто не читает. Для этого есть учебники – пожалуйста. И есть маленькие группы, где под руководством учителя учатся ученики.

Что касается научного общения, то сейчас, к сожалению, очень мало проводится настоящих конференций. Они исчезли на моих глазах. А когда-то это была очень эффективная форма работы. На конференциях собирались интересные люди, там обычно сидел полный зал напряженно слушающих ученых. Этого сейчас нет, зато появились конференции, где десять человек – в президиуме, а пять – в зале сидят и скучают. То есть исчезло коллективное поле, где много заинтересованных людей было. И кружки, по моим наблюдениям, исчезли достаточно надолго. Но вот последние года три пошел обратный процесс. В самое последнее время поживее стали конференции. Не знаю, как это объяснить. Может быть, потому, что появилась заинтересованная молодежь. Может быть, я буду противоречить общему тону, но мне кажется, что она лучше стала в последнее время. Я вижу, какие ребята приходят на первый курс: они более мотивированные, более заинтересованные. И еще есть такой параметр, как соотношение лучшей части с балластом группы. Сейчас заметно растет активная часть студенческой группы, которая сразу тянет за собой какую-то часть пассивной. К тому же подросло поколение преподавателей, которым сейчас около тридцати, выросших в условиях свободы. Им тоже интересно работать со студентами.

Владимир Коссов

Родился я в Орловской области, из которой с началом войны семья эвакуировалась в Рязанскую, к родителям мамы. Мне очень крупно повезло: мой отец прошел войну и остался жив. Провоевав в передовых частях с января 1942 года, он не получил ни одной царапины, в госпиталь попал осенью 1944-го в Праге[1] под Варшавой с дизентерией: передовые части так быстро двигались вперед, что оторвались от тыла. Ели только то, что находили в полях. Говорю об этом потому, что мои знакомые поляки часто меня корили за то, что наша армия не помогла восставшей Варшаве. В ответ я приводил воспоминания отца. После войны мы какое-то время жили в Германии. Офицеры оккупационных войск получили возможность привезти свои семьи… В 1947-м боевые части начали выводить и демобилизовывать призванных в армию. Так семья оказалась в городе Михайлове Рязанской губернии, где отец получил работу. Время было голодное, и отец решил не возвращаться в Орел, а ехать в райцентр, где легче прожить. К тому же мама болела туберкулезом. В Михайлове я окончил школу и поехал в Москву поступать в вуз. На меня, человека из маленького городишки, она произвела ужасное впечатление своей огромностью и суетливостью. Это был самый настоящий шок. Привезла в Москву меня бабушка – в это время ее сын защитился после аспирантуры Тимирязевской академии. Мой дядя Иван Иванович Гудилин оказался в числе тех 3–5 % счастливчиков 1922 года рождения, которым удалось (ему – после двух тяжелых ранений) уцелеть на войне. В Тимирязевке было существенно тише. Я решил поступать на экономический факультет, который окончил в 1958 году. Может быть, потому, что мама с бабушкой были бухгалтерами и, глядя на них, я научился уважать работу с цифрами. За все годы обучения получил всего одну четверку. Однажды преподавательница спросила меня:

– Почему вы всё на пять сдаете?

Я ответил:

– Это дает повышенную (на 25 %) стипендию.

Она упрекнула меня в меркантильности, на что я ответил:

– Понимаете, тут все очень просто. Я на эту стипендию живу.

Итак, поступил и стал учиться. Так как сельскую жизнь я знал хорошо, мне все было привычно и понятно. Первое, что меня сильно удивило, – подход в системе преподавания. Например, считалось, что если председатель колхоза – передовик, то в колхозе все хорошо, а если он не передовик, то, в лучшем случае, посредственно. Мне из опыта было известно, что на селе год на год не приходится. Неурожаи – бич большинства районов России. В Тимирязевке сохранилась замечательная старая библиотека. Я стал туда ходить и читать методом последовательного «тыка». Перебирал одно, другое, третье, пока наконец не набрел на учебник А. Я. Боярского, В. И. Хотимского и Б. С. Ястремского «Основы математической статистики» 1931 года издания. Потом познакомился и с Ароном Яковлевичем Боярским. Он был великолепным ученым и преподавателем, хотя мы с ним принадлежали к разным лагерям…

В Тимирязевке не преподавали математическую статистику – вся математика уложилась в один семестр на первом курсе. Да, вся математика на экономическом факультете Тимирязевки закончилась в первом семестре! Чтобы было понятно, скажу следующее. До учебника математической статистики мне попалась книжка об урожаях, и там было написано про гамма-функцию. Я не знал, что это такое, и пошел на кафедру высшей математики (другой не было) спрашивать, что такое гамма-функция. Они на меня посмотрели так, будто я с луны свалился. Самое интересное, что и они не знали, что это такое. Не знали! Уже потом, долгое время спустя, я узнал, что это факториал, только не целочисленный. Поэтому могу сказать о себе, что принадлежу к самоучкам.

В общем, я разобрался в математической статистике в достаточной степени для того, чтобы анализировать колебания урожаев. В моей группе семинарские занятия по статистике вела Наталья Антоновна Демьянова, одна из последних аспиранток Василия Сергеевича Немчинова. Его выгнали из Тимирязевской академии в 1948 году, а она осталась преподавать статистику и вела занятия в нашей группе. На семинарах очень быстро стало понятно, кто есть кто, и она рекомендовала меня Василию Сергеевичу.

Своим учителем считаю академика Василия Сергеевича Немчинова (1894–1964). Чтобы можно было лучше понять масштаб этой личности, укажу на два факта из его биографии, которые коснулись меня. Первый факт – разгром генетиков на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ) в августе 1948 года. Докладчик – злой гений советской науки Т. Д. Лысенко. Успех карьеры Лысенко был основан на простом алгоритме: обещать начальству простое решение сложных проблем, а после их провала списать все на действия врагов. Основной преградой к реализации своих амбиций он считал генетиков, которых за приверженность теории называли «формальными». Академик Н. И. Вавилов (родной брат президента АН СССР) был признанным главой «формальных» генетиков мира (арестован в 1940 году и в 1943-м умер в тюрьме). Война прервала расправу над генетиками, и августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года стала вторым актом драмы генетиков. По канонам того времени, без опаски за свою судьбу можно было выступать только в поддержку тезисов докладчика. Мой учитель в то время был академиком ВАСХНИЛ и ректором Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева (ТСХА). В нарушение всех неписаных канонов того времени В. С. Немчинов выступил в поддержку генетиков, заявив, что проведенные им статистические измерения их теорию подтверждают. Полагаю, что только хорошее отношение И. В. Сталина к нему спасло его от тюрьмы: его только выгнали с работы. Его жена, М. Б. Немчинова, рассказывала мне, что она приготовила чемоданчики на каждого члена семьи (у нее были две дочери от первого брака) для того, чтобы не собираться впопыхах, когда за ними придут, в чем была уверена вся семья. Это же время она вспоминала как период интенсивной работы В. С. Немчинова – она ежедневно перепечатывала написанные им страницы. Второй факт – это роль В. С. Немчинова в размывании монолитного фронта советской экономической науки. Экономико-математические методы стали в ней первым легальным немарксистским направлением.

В 1955–1959 годах В. С. Немчинов был академиком-секретарем Отделения экономических, философских и правовых наук Академии наук СССР. В 1957 году Н. Хрущев одобряет инициативу академиков М. А. Лаврентьева, С. Л. Соболева, С. А. Христиановича о создании Сибирского отделения Академии наук СССР. В. С. Немчинов воспользовался этим обстоятельством и организовал в его составе Лабораторию по применению математических методов в экономических исследованиях и планировании. Она состояла из двух половинок: московской – во главе с В. С. Немчиновым и ленинградской – во главе с Л. В. Канторовичем, будущим лауреатом Нобелевской премии, который в 1958 году был избран членом-корреспондентом АН СССР по Отделению экономики, философии и права. По запросу В. С. Немчинова я был распределен в эту лабораторию.