Сборник - Облако Пустоты. Жизнеописание и наставления великого чаньского учителя Сюй-юня Страница 8

С тех пор как все мои мысли внезапно остановились, моя практика стала одинаково продуктивной и днем и ночью. Я двигался так быстро, как будто летал по воздуху. Однажды вечером после выполнения намеченной медитации я открыл глаза и увидел яркий свет, будто днем, который позволял мне видеть все внутри монастыря и за его пределами. Через стену я видел, как ответственный за светильники и благовония монах справляет малую нужду во дворе, видел монаха-гостя в отхожем месте и где-то далеко – лодки, снующие по реке, вдоль обоих берегов которой росли деревья. Все это было отчетливо видно. Случилось это во время третьего ночного бдения. На следующее утро я спросил монаха, ответственного за благовония, и монаха-гостя, соответствуют ли действительности мои ночные видения, и они оба подтвердили это. Зная, что это переживание – всего лишь временное состояние, достигнутое мною, я не стал придавать большого значения его странности. В двенадцатый лунный месяц, на третью ночь практики пришел дежурный монах, чтобы наполнить наши чашки чаем после того, как мы закончили очередную медитацию. Горячая жидкость случайно выплеснулась мне на руку и я уронил чашку. Упав на пол, чашка разбилась вдребезги, и это отсекло корень сомнений, и я возрадовался при жизни, будуто очнулся ото сна. Я вспомнил о том, как покидал дом, и о том, как вел жизнь скитальца, о том, как заболел, живя в хижине на берегу Хуанхэ, и о трудных вопросах, заданных мне мирянином Вэнь Цзи, который спас меня.

Что бы сказал Вэнь Цзи, если бы я тогда опрокинул ударом ноги его котелок и печку?[35] Если бы я не упал в воду и не заболел бы серьезно, я бы не оставался равнодушным как к благоприятным, так и к враждебным жизненным ситуациям. Я бы прожил жизнь напрасно и не испытал бы сегодня такого переживания. Тогда я продекламировал следующую гатху:

Чашка упала на полС оглушительным дребезгом.Пустота разлетелась осколками,Бешеный ум утих.

Я сложил еще одну гатху:

Мне руку обожгло, разбилась чашка,Семья распалась, близких нет – о чем тут говорить.Весна [36] настала, аромат кругом – цветы повсюду,Горы и реки, вся земля суть Татхагата.

Мой 57-й год (1896–1897)

Летом того года я прибыл в монастырь Цзиньшань в Чжэньцзяне, где остановился, чтобы уделить время изучению дисциплинарных правил. Старый настоятель Да-дин позволил мне остаться там на зиму.

Мой 58-й год (1897–1898)

Возвратившись в монастырь Цзиньшань после совершенного мною паломничества на гору Ланшань в знак почтения бодхисаттве Махастхаме, я получил приглашение от настоятеля Дао-мина отправиться к нему в Янчжоу и стать его помощником в монастыре Чжуннин. В четвертом месяце года учитель дхармы Тун-чжи трактовал «Шурангама сутру» на горе Цзяошань. Присутствовало около тысячи человек. Он попросил меня помочь ему в толковании этой сутры, и после того, как я это сделал, я покинул собравшихся и спустился с горы.

Родившись, я потерял мать, которую мне не довелось увидеть. Я видел в доме только ее портрет, и каждый раз, когда я думал о ней, мое сердце надрывалось. Ранее я дал обет отправиться в монастырь Ашоки (Аюй-ван), почтить останки Будды и опалить огнем палец в качестве жертвоприношения Будде во имя спасения моей любимой матери. Теперь я намеревался исполнить свой обет и отправился в Нинбо (где находился монастырь Ашоки). В то время учитель дхармы Хуань-жэнь и чаньский учитель Цзи-чань (известный также под именем «Осьмипалый аскет») были во главе монастыря Тяньтун (вблизи Нинбо), а учитель Хай-ань составлял летопись горы Ашоки. Все они просили меня помочь им, но поскольку я прибыл туда с намерением исполнить свой обет, я вежливо им отказал. В монастыре Ашоки я почтил останки Будды, и каждый день, начиная с третьего ночного бдения вплоть до вечерней медитации, за исключением тех случаев, когда я находился в главном зале, я использовал только свою подстилку вместо монастырских подушечек, совершая три тысячи низких поклонов. Однажды ночью, совершая чаньскую медитацию – будто во сне, – я неожиданно увидел ослепительно яркого золотого дракона длиною во многие чи. Он спустился с неба, подлетев к бассейну у зала реликвий. Потом я вскарабкался на его спину и воспарил в небо. Мы прилетели туда, где горы, реки, деревья и цветы неописуемо красивы, а дворцы и их палаты изысканно грандиозны. В одной из комнат я увидел свою мать и крикнул: «Мама, пожалуйста, поезжай на этом драконе в Западный Рай (Будды Амитабхи)». Когда дракон снова опустился, я, потрясенный, очнулся. Мое тело и сознание были в полном порядке, и смысл видения был совершенно ясен. Так единственный раз в жизни я видел свою мать.

С тех пор каждый день, когда появлялись посетители, желающие увидеть останки Будды в этом зале, я всегда был сопровождающим. Впечатления посетителей относительно останков сильно различались. Я смотрел на них много раз. В первый раз они мне показались размером с зерно маша и темно-пурпурного цвета. В середине десятого месяца, после того как я отдал дань почтения хинаянским и махаянским трипитакам [37], я снова пришел посмотреть на них. Они были того же размера, но на этот раз представились в виде сверкающих красных жемчужин. Поскольку мне не терпелось посмотреть, каким трансформациям они подвергнутся дальше, я снова совершил ритуальные поклоны и почувствовал боль во всем теле. Теперь останки казались крупнее зеленой фасоли, наполовину желтыми и наполовину белыми. Тогда я понял, что их размер и цвет изменяются в зависимости от возможностей органов чувств посетителя. Желая поскорее увидеть дальнейшие трансформации, я увеличил число поклонов, но в начале одиннадцатого месяца серьезно заболел. Я не мог продолжать наблюдение, и поскольку мое заболевание обострилось, меня отправили лечиться, но лекарства не помогали. Я не мог даже сидеть и лежал все время.

Старший монах Сянь-цинь, смотритель Цзун-лян и девица Лу делали все, чтобы спасти меня, но безуспешно, и уже думали, что приближается конец моего кармического пребывания в этом мире. Хотя я был готов позволить болезни следовать своему курсу, я был очень озабочен тем, что не успел опалить палец (во исполнение своего обета). На шестнадцатый день мою хижину посетили восемь человек. Они думали, что болезнь моя была не серьезной, и пришли специально для того, чтобы помочь мне опалить палец. Я вспомнил, что эта церемония была назначена на следующий день, и настоял на том, чтобы они приняли участие согласно договоренности. Старший монах и все, кто был с ним, не одобрили это намерение в связи с возможным риском. Я разразился слезами и сказал: «Кто может избежать смерти? Я хотел искупить долг перед своей матерью и дал обет опалить палец. На что мне жизнь, если я должен теперь отменить свое решение? Я готов умереть…»

Смотритель Цзун-лян, которому был 21 год, услыхав мою мольбу, со слезами на глазах сказал: «Не волнуйтесь, я заплачу за завтрашнюю вегетарианскую пищу и все устрою для вас». Я соединил ладони в знак благодарности. Семнадцатого дня рано утром пришел Цзун-лян с братом по дхарме Цзун-синем, чтобы помочь мне опалить палец. Несколько человек помогли мне добраться до главного зала, где вместе с собравшимися я почтил Будду, исполнив ритуал и продекламировав обеты и правила, а также «Строфы покаяния» (Чань-хуй вэнь). Я сосредоточенно произносил имя Будды и молился, прося его даровать духовное освобождение моей любимой матери.

Я еще чувствовал боль в начале церемонии, но по мере того как сознание очищалось, мудрость проявлялась все яснее. Когда я дошел до предложения «Все дхармадхату содержатся в теле Будды Амитабхи», каждый волосок всех моих восьмидесяти четырех тысяч пор на теле встал дыбом. Я не просил посторонних поддерживать меня (как это было прежде) и совершенно забыл о своей болезни. Подойдя без посторонней помощи к собравшимся, чтобы их поблагодарить, я возвратился в хижину. Весь следующий день я держал свой палец в солевой ванне и не наблюдал никаких кровотечений. Через несколько дней я оправился от болезни и постепенно возобновил поклоны. Я оставался в монастыре Ашоки до наступления Нового года.

Примечание Цэнь Сюэлюя, издателя Сюй-юня

Этот монастырь первоначально назывался монастырем Аюй-вана (ван, или царь, Ашока), но позже был назван монастырем Гуанли. Он был построен на горе Маошань в сорока ли к югу от деревни Нансян уезда Иньсян в Нинбо. В прежние времена – через несколько сот лет после нирваны Будды – Центральной Индией правил царь Ашока (приблизительно 274–237 гг. до н. э.). Говорят, что он поместил 84 тысячи останков Будды в драгоценные ступы и повелел богам захоронить их в разных местах. На востоке эти ступы появлялись одна за одной в девятнадцати местностях Китая, среди них были горы Утай и монастырь Ашоки. На горах Утай реликвия была помещена в ступу и ее нельзя было увидеть. Что касается реликвии монастыря Ашоки, на третьем году правления У-ди под девизом Тай-кан (282–303) династии Цзинь, после того как Хуй-да помолился о ее появлении, реликвия извлекла себя из земли, и тогда был построен монастырь и она была помещена в каменную ступу, дверь которой закрывалась на ключ. Когда посетители хотели посмотреть на реликвию, страж ступы получал уведомление. Оказавшись в зале, посетители прежде всего отдавали дань почтения Будде и затем выходили наружу и, коленопреклоненные, выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на реликвию. Страж вынимал ступу, которая была в один фут и четыре дюйма высотой и более фута шириной. Она была пустотелой, и в нее был вложен герметичный прозрачный шар с иглой внутри, на конце которой находилась реликвия. Когда на нее смотрели, реликвия казалась то большой, то маленькой, то одним целым, то несколькими частями, то неподвижным, то двигающимся – в соответствии с особенностями восприятия каждого посетителя. Некоторые видели только одну, тогда как другие видели три или четыре реликвии. Цвет также варьировался – он мог быть голубым, желтым, красным или белым. Тот, кто видел в ней цветок лотоса или изображение Будды, считался наделенным прекрасной кармической связью с дхармой.