Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Страница 8

Вылез я из оврага и больше в деревни не заходил. Трубино и Ивашковичи обошел стороной. Вышел к Протве. Настил моста разобран и сожжен. Лаги остались. Я перешел на ту сторону по лагам. На той стороне — деревня. Зашел в крайний дом. Открыла мне старуха. Ну, может, и не старуха… Мне было всего четырнадцать лет, и все женщины старше тридцати казались мне тогда старухами. «Ты что?» — говорит. «Из Овчинина иду, — говорю. — Лошадь пропала. Ищу». Она посмотрела на меня внимательно и, видимо, поняла, какую я лошадь ищу. Но виду не подала. И говорит: «Проходи. Поешь». Налила мне молока, дала хлеба, картошки в мундирах. Народ тогда добрый был.

В любом доме накормят. Я ем и спрашиваю: «А немцы тут где поблизости есть?» — «У нас, — говорит, — нет. В Угодском Заводе стоят. Но приезжают почти каждый день. За продуктами. Грабят».

Деревня та приречная называлась Огубь.

Вернулся я к своему отряду. Доложил: «Моста нет». Рассказал, что узнал, что видел и что слышал от людей. Про немца рассказывать не стал.

Один сержант и говорит командирам: «Пойдемте на Остров! Там пройдем. Я там все знаю. И идти там можно все время лесом».

Я шел и думал: что за остров такой? Видимо, на Протве есть такой остров… Оказалось, село с таким названием. Сержант был родом оттуда. Он нас и вел.

Однажды вышли на хутор Борцово. Колодец там был, родник. Сильный такой родник! Баню затопили. Помылись. Солдаты были довольны. Отряд простоял там целый день. Воды из родника с собой набрали. Ночь настала, пошли дальше. Шли долго. Вышли к монастырю. Вперед пошли разведчики, трое солдат с пулеметом. В монастыре никого не оказалось. Зашли. Два кирпичных двухэтажных домика и полуразрушенная или недостроенная церквушка. В отдалении вдоль леса домишки — деревня. Утром пошли дальше. Через село Чаусово шли открыто. Народ вышел на улицу. Люди кричали: «Не ходите в Караулово! Там немцы! Тьма-тьмущая!» Запомнилась и еще одна деревня, которую проходили. Название больно забавное — Шопино. К утру вышли к Острову. Начали переправу через Протву. Распрягли лошадей, начали пилить сосны и вязать плот. В стороне Кременок и Троицкого все грохотало и вспыхивало. Там шел бой.

Дальше я с ними не пошел. То, о чем они меня попросили, я все выполнил. Политрук и командиры были довольны, что вышли к фронту, что в дороге нигде не попали под обстрел, что никого не потеряли. Они оставили мне вещевой мешок с продуктами и комплектом солдатского белья. И дали мне лошадь. Назад я ехал другой дорогой — через Барятино и Сугоново. До своего Бабаева пробирался три дня. В деревни не заходил, боялся: попадусь немцам, отнимут лошадь.

А на фронт я попал после того, как нас освободили и годы мои подошли.

— Сидели в окопе под Ржевом. Немец нас к тому времени отрезал от фронта. Несколько дивизий 39-й армии. Он нас уже добивал. Ни связи, ни взаимодействия. Отбивались как могли. Ни сухарей у нас, ни патронов.

Мне и восемнадцати еще не было. Боец один, минометчик, спрашивает меня: «А ты, сынок, откуда родом?» — «Из Юхнова», — говорю. «Ох, парень, так это же совсем недалеко отсюда!» А после нагнулся ко мне, чтобы другие не слышали, и говорит: «Я б на твоем месте… когда стемнеет… Кто тут теперь тебя хватится? Пропал и пропал…» И толкает меня в бок. «Беги, — говорит, — дурачок. Мы, старики, свое пожили. А ты — беги. Может, дойдешь. Вот мамка рада будет!»

Мамка-то, может, и обрадовалась бы, когда бы увидела, что я вернулся живой и здоровый. Но я вспомнил, как отец меня на фронт провожал, как в огороде учил меня штыком и прикладом действовать. Взял из подпечья ухват и повел меня на зады. Отец-то в Первую мировую с германцем воевал. Боялся, что нас, необученных, на фронт погонят. Так оно и вышло. Вспомнил я, какие он мне слова при этом говорил и какие потом, напоследок, когда нас из Юхнова повезли в запасной полк… Нет, думаю, приду, что ж я ему скажу? Вот, мол, я, тятя, винтовку бросил, товарищей, позицию врагу оставил…

А ведь и жить охота.

Замутилась моя голова.

Ушел тот минометчик. Другой боец мне и говорит: «Не слухай его, сынок. Там, в тылу, заградзаставы везде. Далеко не уйдешь, а им в руки только попади… Не ходи. Дорога там тебе не до дома, а до первой березки».

Сижу я в окопе, головой к стенке прислонился, плачу. А немец уже начал мины кидать. Хрясь да хрясь! Осколки кругом так и стригут. Народ весь сразу попрятался. Тот-то моих слез никто и не увидел.

А после — вышли. Вывел нас из окружения пожилой комиссар. У него карта была, компас. Он знал направление на выход. Сказал: «Ребята, только слушайтесь меня. Я вас выведу». И правда, вывел.

— В апреле нам выдали сапоги. До этого, уже по воде, ходили в валенках.

И вот нам дают задание взять языка. А дело было под Баскаковкой Всходского района Смоленской области.

Пошли. В группе шестеро. Шли по компасу. Чтобы не потерять ориентира и не вернуться к своим. Всю ночь проходили, нигде нам удачи не было. Промокли насквозь.

Вышли на вырубку, присели отдохнуть. Рядом деревня. В деревне немцы. А уже светало, надо было возвращаться. Возвращаться с пустыми руками, с невыполненным заданием. Один из наших, Галкин, говорит: «Да, братцы, видать, мне сегодня детонатор кусать не придется». Ему: «Да пошел ты к черту! Командир за такую разведку шею намылит». — «Намылит не намылит, а завтра в ночь опять идти». — «Это уж точно». Сидим так, тихо рассуждаем о своей горькой участи и вдруг видим: по дороге идет немец. Винтовка закинута за плечо. Идет посвистывает. Не боится. Как у себя на родине. А чего ему бояться? В деревне сильный немецкий гарнизон. Мы даже танки видели.

Мы сразу присели. Поползли к дороге, рассредоточились. Не первый раз в разведке. Зимой через нейтралку ползали, через минные поля, под пулеметами, а тут как на прогулку вышли. Лежим. Немец все ближе. Посвистывает, снег поддает. Настроение у него хорошее, видать, письмо от фрейлейн получил. Сбили мы его с ног. Винтовку он успел снять с плеча. Вырвали мы у него винтовку. В рот — кляп. Скрутили. Только с ним управились, глядим, оттуда же, из деревни, еще около взвода идет. Увидели нас, закричали, стали стрелять. У них же, у каждого унтера и сержанта и даже у более нижних чинов, бинокли.

Мы — ходу. Они погнались. Видать, хотели отбить своего. Четверо из нашей группы прикрывали отход. Мы, двое, немца волокли. Снег, помню, глубокий был, бежать тяжело. Немец тоже тяжелый, да еще упирался. Я ему тогда стволом его винтовки — в бок. Ага, понял, побежал живее. Лес голый, не вот и спрячешься от пуль. Мы бежим, слушаем, как группа прикрытия из автоматов стреляет. Два автомата, три, четыре… Все живы. Стреляют экономно, прицельно, короткими очередями. Чем глубже мы уходили в лес, тем сильнее немцы стали отставать. Вскоре совсем прекратили преследование. Последний раз ударили три раза залпом из винтовок и ушли.