Ольга Эдельман - Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках Страница 8

Помимо перечисленных некоторые документы из архивов полиции, касавшиеся деятельности Сталина в подполье, появлялись то в виде отдельных журнальных публикаций, то в книгах о других большевиках (так, в книгах о Я.М. Свердлове, написанных его вдовой, приводились документы об их совместном пребывании в ссылке), то в изданиях краеведческого характера, рассказывавших о связанных со Сталиным мемориальных местах. Как правило, в такого рода изданиях наблюдается ротация одних и тех же цитируемых документов. Можно отметить выделяющиеся на общем фоне работы М.А. Москалева, который ввел в оборот ряд документов, особенно в своей книге о сибирской ссылке Сталина, где опубликовано довольно много материалов Красноярского краевого архива[48]. Отдельного разговора заслуживало бы наличие разницы между историко-партийными, историкореволюционными работами, выходившими на русском языке в центральных советских издательствах, и изданиями на грузинском и азербайджанском языках, печатавшимися в Тбилиси и Баку. По-видимому, республиканским издательствам в некоторых отношениях позволялось несколько больше, в других, наоборот, – меньше, нежели центральным, а культ Сталина в грузинской печати имел свои особенности. К сожалению, этот аспект советской пропаганды совершенно не изучен и ждет своих исследователей.

Когда Сталин стал диктатором, его биография подверглась строгому контролю, цензуре, фальсификации, превратилась в парадное жизнеописание. Но, как мы уже видели, и до того о нем писали не слишком правдиво и также по причинам политическим, хотя совершенно другого рода. После XX съезда КПСС, речи Н.С. Хрущева и разоблачения культа личности некоторая доля прежде запретной партийной истории стала разрешенной. Но далеко не вся, по-прежнему не подлежали упоминанию в сколь-нибудь положительном смысле как имена Н.И. Бухарина, Л.Б. Каменева, Н.И. Рыкова и, конечно же, Л.Д. Троцкого (разоблачать их как врагов позволялось в определенных пределах), так и многие факты. Эта относительная свобода никоим образом не означала, что о фигуре Сталина стало можно писать более честно. Наоборот, имя Сталина теперь отовсюду вычеркивалось и подлежало забвению. Смена ориентиров произошла достаточно резко и внезапно, так что в парадной книге к 50-летию первой революции в Грузии[49] во вводной части находим несколько статей и прокламаций, написанных Сталиным, но затем, на следующих восьмистах страницах книги, его имя встречается лишь однажды (в тексте жандармского донесения). Такое впечатление, что указание исключить упоминания о Сталине пришло, когда начало книги уже было сверстано в типографии и переделывать его не стали.

Авторы многократно переиздававшихся мемуаров (в частности, вдовы Орджоникидзе и Свердлова) меняли текст, выбрасывая эпизоды со Сталиным. Причем в лучшем случае шли на умолчания, как З.Г. Орджоникидзе, в первой версии книги которой «Путь большевика. Страницы из воспоминаний о Серго Орджоникидзе» имелись упоминания о совместной деятельности Серго и Кобы, например, рассказ о том, как Орджоникидзе в 1912 году приехал к Сталину в вологодскую ссылку, помог организовать побег и вместе с ним выехал из Вологды[50] (что подтверждается многими сохранившимися источниками, в том числе донесениями полицейских агентов наружного наблюдения). Во втором издании, переработанном практически в другую книгу, но вышедшем под тем же названием в 1956 году, этого эпизода нет, как нет и вообще упоминаний о Сталине. Однако З.Г. Орджоникидзе постаралась по крайней мере не писать явной неправды. Тогда как многие престарелые большевики умолчаниями не ограничивались, и к изумительным трансформациям, случившимся с их мемуарами, мы еще вернемся.

Запрет на упоминание в печати имени Сталина продержался до самого конца существования СССР, но в течение 1970-1980-х годов понемногу слабел, так что в научных изданиях его уже не избегали полностью, но старались, чтобы оно звучало нейтрально и не привлекало лишнего внимания. Это, конечно, не касалось рассчитанных на широкого читателя массовых пропагандистских и историко-партийных книжек, равно как многочисленных книг о Великой Отечественной войне – там никакого Сталина не полагалось. Впрочем, из таких солидных, хотя и многотиражных и имевшихся в любой библиотеке публикаций, как переиздания протоколов съездов РСДРП или тома сочинений В.И. Ленина, Сталин изгнан не был.

По не нуждающимся в комментариях причинам в написании биографий Сталина лидировали западные советологи. За рубежом первые книги о Сталине стали появляться еще в 1930-х годах, они были, конечно же, частью политической публицистики и заложили традицию, так или иначе оказывавшую влияние на последующих авторов. Западные ученые, разумеется, не могли пользоваться советскими архивами, небезосновательно не доверяли официозным историко-партийным изданиям (к тому же, подозреваю, не все эти издания были доступны зарубежному исследователю) и основывались прежде всего на эмигрантских мемуарах. Рассказы эмигрантов, политических (а зачастую и личных) противников Сталина именно в силу этого считались более объективными в противовес безудержной апологетике культа вождя и «отца народов». Исследователи охотно ссылались на книги Л.Д. Троцкого («Портреты революционеров», «Сталин»), воспоминания И. Иремашвили, Г. Уратадзе. Книга Иремашвили появилась раньше прочих, в 1932 году, и долго служила одним из основных источников для выходивших за пределами СССР работ о советском диктаторе. Незаконченная книга Троцкого о Сталине впервые увидела свет в 1941 году.

Говоря об их информационных возможностях, следует отметить, что Иремашвили, приятель Иосифа Джугашвили по горийскому духовному училищу и тифлисской семинарии, достаточно рано примкнул к меньшевикам, следовательно, он лишь в какой-то степени являлся непосредственным свидетелем деятельности Джугашвили в рядах большевиков. Не был таковым и Троцкий, не входивший в большевистскую фракцию и до 1917 года видевший Джугашвили лишь мельком в Вене. Осведомленность Троцкого о более поздних партийных делах не делала его знатоком истории революционного подполья в Закавказье периода первой русской революции. Впрочем, на фоне других писавших в эмиграции авторов он обладал материалом, почерпнутым из советских историко-партийных публикаций 1920-х. Воспоминания крупных грузинских меньшевиков Уратадзе и Ноя Жордании были опубликованы позднее, в 1960-х годах, причем оба автора, как и Иремашвили, знали далеко не все о происходившем внутри большевистских организаций.

Таким образом, зарубежная сталиниана испытывала острый дефицит фактических сведений, в первую очередь о деятельности Джугашвили-Кобы-Сталина в партийном подполье, особенно кавказском. Как следствие, при значительном количестве работ ранняя часть его биографии была представлена весьма схематично, а скудость сведений побуждала авторов изощряться в бесконечно варьирующихся интерпретациях.