Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза Страница 8

На творческом уровне готовность писателя сделать неотъемлемой частью романа любую научную теорию, пусть и неприменимую на практике, позднее привела к сдвигу — к прорыву от содержания к технике.

После трех месяцев безумного процесса письма и самоанализа Берроуз зимой 1957-го в Танжере сбросил старую шкуру. «Я теперь совсем другой человек. Почти готов оставить Танжер». Обещание стать новым человеком предполагало смену обстановки, разрыв с прошлым. Как пишет биограф Берроуза, это был «первый раз, когда он покидал насиженное место добровольно, не из страха перед силами закона и порядка» [12].

В январе 1958-го Берроуз направился в Париж: надо было окончательно определиться в отношениях с Гинзбергом, который жил во Франции с сентября предыдущего года, и возобновить сеансы психоанализа. Гинзберг поразился новому Берроузу: «Старый сатанинский Билл предстал передо мной ангелом!» [13], — писал он. Именно такой встречи — как друзья — ждали они долгие годы. Тяжесть эмоций и травм Берроуз спокойно перенес на кушетку в кабинете доктора. Узнав об этом, Грегори Корсо написал: «Они убьют тебя. Впрочем, ты этого, наверное, и ждешь, потому что писать больше не хочешь» [14].

Чего бы ни желал Берроуз, нормализация отношений с Гинзбергом, столь необходимых для творчества, совпала с успешным лечением у психоаналитика и отвлекла Берроуза от написания писем и прозы. В октябре 1958-го он привязывает дальнейший радикальный прогресс в психоанализе с не менее радикальным прорывом в творчестве: «Психоанализ поднимает меня на сказочные высоты! Я жутко разочарован собственной писаниной и ремеслом вообще». Всего за месяц до того Берроуз объединил усилия с Корсо, желая создавать журнал, однако затея провалилась — и провалилась, среди прочего, по очень наглядной причине.

Проект был обречен на провал, потому что, как сам Корсо писал Гинзбергу, содержание планировалось «наимерзейшее, наигнуснейшее, наивульгарнейшее и наипошлейшее» — а эта тема для Берроуза уже устарела. За год до того, в Танжере, Гинзбергу и Керуаку снились кошмары от материалов Берроуза. А слова героя Булла Хаббарда из «Ангелов разрушения»: «Все дело в достижении катарсиса: я выдаю наигнуснейшие вещи, принимаю самую страшную, грязную, унизительную позу — а к тому времени, как закончу эту книгу, я очищусь и обернусь ангелом…» — становятся пророческими. В плане содержания Берроуз благополучно достиг предела. В следующий месяц, несмотря на огромные успехи в других областях жизни, он признается: «По-прежнему ни строчки не написал…» И в том же письме рассказывает о соседе по парижскому отелю, художнике: «В его картинах мне видится ментальный пейзаж моих собственных работ. Он пишет на полотнах то, что я пытаюсь изложить на бумаге». Соседа звали Брайон Гайсин.

Тем летом Гинзберг уехал из Парижа, а Берроуз сдружился с тем, кто холодно отнесся к нему в Танжере, и кого он сам окрестил «сучкой из сучек, параноиком» — с Брайоном Гайсином. Но прежде чем они достигли того, что сам Гайсин определил «душевным симбиозом» [15], Берроуз повстречал еще одного невероятного человека — Жака Стерна. Страстно восхваляя Стерна, Берроуз как будто бы готовился петь дифирамбы Гайсину, представляя Стерна то великим писателем, то мастером мистических техник терапии. К тому же Берроузу срочно понадобилось развернуть психологию и литературную сторону «Голого завтрака» за пределы своего наркотического опыта. Проще говоря, требовался новый источник идей, новая фокусировка. Стерн вскоре отойдет в сторону, а творческую потребность удовлетворит Гайсин.

Берроуз хотел писать «вещи столь же опасные и напряженные, сколь и коррида», чтобы во время создания он, как и Гайсин, рисковал «жизнью и рассудком». Сразу вспоминаются более ранние разговоры об отождествлении собственных целей с целями другого живописца: «Я, будто Клее, пытаюсь создать нечто, что жило бы само по себе, что угрожало бы мне — по-настоящему; эту угрозу я охотно бы принял» [16]. Ровно три года спустя оказалось, что возбуждение Берроуза, прямо и интуитивно отождествлявшего свои работы с работами Гайсина, имело и оборотную сторону: очевидный успех живописца только подчеркнул затянувшийся творческий кризис Берроуза, как и предполагало различие между ним и Гайсином. Гайсин уже «писал», а Берроуз еще только «пытался». Тем временем началась публикация отрывков из «Голого завтрака».

Есть некая доля иронии в событиях, приведших к выходу в свет самой известной книги Берроуза. В то время опубликовать ее могли только в Париже, и единственным издателем, которого она могла бы заинтересовать, был Морис Жиродье из «Olympia Press». Однако он отказал Берроузу еще до прибытия писателя во Францию, поэтому в апреле 1958-го пришлось обращаться в Сан-Франциско, в «City Lights». Хотя Берроуз и разрешил Лоуренсу Ферлингетти не «публиковать самых «грязных» моментов, дабы избежать в дальнейшем затруднений юридического характера», тот все равно отклонил роман. Только когда отрывки из «Голого завтрака» появились в американских журналах и привлекли внимание прессы, Морис Жиродье решился наконец на публикацию книги целиком. Из-за беспорядочной организации материала, ее части пошли друг за другом в том порядке, в каком попали к типографщикам. Этот финальный этап Берроуз позже окрестит «случайной сборкой» [17].

К моменту публикации «Голого завтрака» Берроуз двигался вперед, наполненный свежей «силой и уверенностью в себе», готовый войти в период новых кардинальных перемен. С конца 1958-го от письма к письму становится видно, как росла сила, копилась энергия преображения, назревала душевная буря… В последующих литературных текстах это предстает плодом воображения, однако письма предполагают обратное. Сразу после выхода «Голого завтрака» Берроуз писал: «Сейчас я поднимаюсь, а то, что излагаю на бумаге, отражает процесс. И ни фига это не продукт воображения, все описанное мною реально […] И потому, в самом что ни на есть буквальном смысле, моя писанина опасна».

Публикация «Голого завтрака» стала вехой, концом эпохи «грязи и поражений», вслед за которыми пришел успех. «Претерпев миллион падений и неудач, назад я не собираюсь», — писал Берроуз. Однако наш сборник этим не заканчивается, потому что всего через несколько месяцев Берроуз забудет старые связи, приведшие его в Париж, открыв новые, которые продержат его во Франции до 1959-го. Началась новая большая дружба, равная той, которую Берроуз оставил в предыдущем десятилетии, а заодно и новая форма терапии, долговременное сотрудничество с профессиональным психоаналитиком. Начало обоих знакомств совпало с переломным моментом в творчестве писателя. Берроуз одним плавным движением закрыл страницу своего прошлого и начал новую книгу.