Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта. Страница 8

Испуганно отстраняюсь, продолжаю отвечать. Но какая уж тут история! Во рту пересохло, в голове бьется мысль:

"Неужели это получилось случайно?"

46

Пересилив себя, кладу руку на прежнее место, и снова колено Валентины Сергеевны прижимает ее к краю.

Не могу пошевелить пальцем, бормочу что-то несусветное. Но мне ставится щедрая пятерка.

Пятерка!

А ведь — ох! — вероятно, следовало поставить двойку.

Проходит несколько лет, и туськина знакомая — Лена, мать двоих детей, приносит мне редкое издание "Милого друга", где все не только написано, но и нарисовано.

В следующий раз она является в прозрачной кофточке, настолько прозрачной, что она была бы неприличной даже но нынешним временам.

И сообщает, что у нее идеальная фигура.

— Видишь? Расстояние от груди до талии должно равняться расстоянию от талии до бедра.

Она не торопится — ведь я не свожу с нее глаз и никуда не денусь.

Но все ее планы опрокидывает война.

Эвакуация. Самаркандская гостиница. Вечер. Я лежу на кровати в своей комнатушке. В ногах у меня сидит молоденькая генеральша из соседнего номера. Ее семидесятилетний муж давно похрапывает за стеной, а мы заболтались.

Мы говорим о всякой всячине, я добродушно разбираю ее неумелые стихи.

И вдруг она придвигается и спрашивает шепотом:

— Ты любишь женщин с маленькой грудью? Я онемеваю. А она смеется и гасит свет.

Потом она долго сидит около меня — совсем близко. А я будто каменный — ни слова, ни движения.

И, как два бойца, схватились во мне чувства желания и страха.

Прихожу в себя от раздраженного стука двери. И так же раздраженно и громко хлопает дверь соседнего номера.

Я ругаю себя отчаянными, последними словами. Я думаю;

"Ну, ничего… вот завтра…"

47

Но назавтра они уезжают.

А когда миновала еще треть жизни, в шестидесятые годы, я посмотрел по телевизору грустный фильм "Простая история" и полностью отнес в свой адрес слова:

"Хороший ты мужик, Степан Егорыч, а не орел".

Время лишило мои воспоминания телесности, оставив улыбку и сожаление.

И конечно же, все это, соединившись, подсознательно жило во мне, когда я писал свою "Песню песней".

… Грудь ее была,

Как улей на заре, как сад весенний.

Мы, мальчики, робели… Ну а ей,

Мне кажется, не очень-то хотелось,

Чтоб мы пред ней робели… И однажды…

Но тут внезапно началась война.

Теперь я знаю: каждая потеря

Невосполнима. Стоит растеряться,

И растеряешь многое — себя,

Судьбу, надежду… Да, теперь я знаю.

Лет через десять-двадцать я смогу

Похлопать по плечу Мафусаила.

Жизнь удалась. Окончен вкусный ужин.

Жена ушла, сказав: "Спокойной ночи".

А я рисую внуку паровозик

И вспоминаю: грудь ее была,

Как улей на заре. Нет, не об этом!

Подумай лучше о другом. Хотя бы,

Что грудь ее была, как сад весенний.

Я был дурной пчелой… Вот и осталось:

Очки в футляр, ботинки к батарее —

И пусть нас мучат молодые сны.

48

САМУИЛ ЯКОВЛЕВИЧ МАРШАК-

"Жил писатель Маршак,

Он курил постоянно табак.

Все курил, и курил, и курил —

Так и умер Маршак Самуил".

С. Я. Маршак

"Эпитафия самому себе" (первый вариант)

Воспоминания о Маршаке я вставляю в главу «Детство», хотя это не совсем правильно. Он шел со мной всю жизнь, идет и сейчас, и я часто вижу его напротив: то пятидесятилетнего, полного, но очень подвижного, со сбившимся набок галстуком, с живым рябоватым лицом, со лбом "в апофеозе папиросы", то изможденного, похожего на старушку, усохшего вдвое, почти бесплотного, особенно на фоне полнокровного, громогласного, ведущего телепередачу Андронникова.

С этой передачи я, пожалуй, и начну.

Было невыносимо смотреть на маленького, сжавшегося и комок автора классических переводов и знаменитого краснобая, уверяющего, что Маршак — изумительный рассказчик, плетущего за него какие-то литературные анекдоты и всякую ахинею, и говорящего: "Сема, ты…"

А тот только кивал головой и бормотал: "Да-да, да-да…"

Евгений Шварц писал:

"Мы легко перешли на «ты», так сблизила нас работа. Но мое «ты» было полно уважения. Я говорил ему: "Ты, Самуил Яковлевич… "До сих пор за всю мою жизнь не было такого случая, чтобы я сказал ему: "Ты, Сема…"

При взгляде на съежившуюся жалкую фигурку наворачивались слезы, и веселое панибратство Андронникова было неуместным и ужасным.

А сейчас вернемся в 32-й год, в один из моих счастливых приездов из больницы.

В этот день я достиг новой художественной степени, сочинив стихотворение «Ворон». Первая строфа казалась мне верхом совершенства.

49

И вдруг в дверях возник Неусихин из «Ежа» и торжествующе провозгласил:

— Ну, Лева, я привез тебе Маршака!

Не буду нарушать правил и выдумывать: запомнил я немногое, но зато уж запомнил.

Я знал, что Самуилу Яковлевичу мои стихи нравятся и, чтобы похвастаться, я — одиннадцатилетний дурачок — после первых фраз сразу стал читать ему своего "Ворона".

Я вещая птица,

Зловещая птица —

Люблю я лететь и сидеть:

Лететь, чтоб садиться,

Сидеть, чтобы взвиться,

А взвиться, чтоб снова лететь.

Маршак даже не улыбнулся. Он просто сказал:

— А теперь давай я тебе почитаю. И начал:

"Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

"Ворон, где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?"

Я был ребенок начитанный и, разумеется, мог бы и сам продекламировать Пушкина наизусть. Но здесь два стихотворения встали рядом, и я тут же устыдился. А глуховатый голос продолжал чеканить этот потрясающий диалог:

"Ворон ворону в ответ:

"Знаю, будет нам обед.

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый".

Почему стихи звучат совсем по-другому? Ведь я читал их столько раз! Откуда же эта музыка?

"Где убит и отчего,

Знает сокол лишь его,

Да кобылка вороная,

Да хозяйка молодая".

50

И почти отрешенно:

"Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел…"

И унылым эхом с пронзительной интонацией на последней строке:

"А хозяйка ждет милого —

Неубитого, живого".

И все это в железном ритме, ни на миг из него не выходя.

А о моем «Вороне» — ни слова. Да я и сам забыл про свое неуклюжее детище.

Наверное, я впервые понял тогда, что такое поэзия, и не понял — почувствовал, какой передо мной педагог.

Уходя, он внезапно обернулся, быстрым движением взбил полосы, сунул руки в карманы и скорчил плутоватую рожу.