Уинстон Черчилль - От Лондона до Ледисмита Страница 8

На все это ухитрялась отвечать наша маленькая пушка, и моряки, стоя под огнем в открытом вагоне, успели сделать три выстрела, перед тем как в ствол пушки попал вражеский снаряд и она вместе с лафетом была выброшена из вагона.

Бронированный вагон давал защиту от пуль, но прямое попадание снаряда должно было прошить его, как бумагу, убив всех, кто оставался внутри, поэтому находиться снаружи казалось безопаснее; к тому же я хотел осмотреть характер и размеры повреждений. Я перелез через железный щит, спрыгнул на землю и побежал вдоль пути к началу поезда. Когда я пробегал мимо [357] паровоза, поблизости разорвался еще один заряд шрапнели, казалось, прямо над головой, со страшным визгом разбросав в воздухе свое содержимое. Тут же из кабины выскочил машинист и побежал прятаться за перевернутым вагоном. Его лицо, порезанное осколком, было в крови, он негодовал и ругался. Он гражданский служащий. За что, они думают, ему платят? Чтобы он попал под бомбу? Нет, только не он. Он не останется здесь ни минутой больше. Казалось, возбуждение и расстройство машиниста — он был оглушен ударом по голове — не позволят ему управлять локомотивом, а так как только он разбирался в этой технике, то последний шанс выбраться отсюда был потерян. Однако когда я сказал этому человеку, что его имя, если он останется на своем посту, будет упомянуто в числе проявивших храбрость в бою, он собрался, вытер кровь с лица, полез обратно в кабину паровоза и затем, в течение всего этого одностороннего поединка, мужественно исполнял свой долг.

Я в целости добрался до перевернутых вагонов. Добровольцев здорово тряхнуло, но большинство из них не пострадало. Они залегли за поврежденными вагонами и укрылись в сточных канавах вдоль железнодорожной линии. Увидев это, я побежал вдоль поезда к задним вагонам и сказал капитану Халдейну, что, по моему мнению, путь можно расчистить. Тогда мы решили, что он будет прикрывать нас ружейным огнем от вражеской артиллерии, [358] а я попытаюсь сбросить обломки с рельс, чтобы паровоз и те два вагона, которые остались на рельсах, смогли уйти.

Расчистка дороги в обычных условиях не представляла бы, очевидно, особенно трудной задачи. Но сейчас не было ни инструментов, ни ремонтных рабочих, которые бежали с места катастрофы вдоль дороги или через поля. К тому же вражеский огонь, безжалостный и непрерывный, отвлекал от работы. В первую очередь необходимо было отцепить наполовину сошедший с рельсов вагон от поезда, для чего потребовалось сдвинуть паровоз и ослабить напряжение в перекошенном сцеплении. После того, как это удалось сделать, следовало оттащить вагон назад, подальше от остальных обломков, а затем сбросить с рельсов. Это могло бы показаться простым делом, но мертвый груз железного вагона, наполовину лежащего на шпалах, был огромен, и колеса паровоза несколько раз вхолостую прокручивались на рельсах, прежде чем его удалось сдвинуть с места. Наконец вагон оттащили назад на достаточное расстояние, и я попросил добровольцев помочь перевернуть его, толкая сбоку, в то время как паровоз будет напирать на него с торца. Было очевидно, что это сопряжено с большой опасностью. Потребовалось двадцать человек, которые немедленно и отозвались. Но только девять из них, включая майора добровольцев и четырех или пяти фузилеров, решились выйти на открытое пространство. Попытка тем не менее удалась. Вагон накренился под напором людей, паровоз в нужный момент подтолкнул его сзади и опрокинул — путь был свободен. Казалось, что дело сделано, но нас ждало разочарование. Паровоз был на шесть дюймов шире тендера, и угол его башмака не проходил через угол только что перевернутого вагона. Нажимать слишком сильно было опасно, иначе паровоз сам сошел бы с рельсов. Поэтому раз за разом паровоз отходил назад на ярд или два, а затем наваливался на препятствие, каждый раз понемногу сдвигая его. Но вскоре стало очевидно, что возникло новое затруднение. Перевернутый вагон прижался к тем, что уже лежали на насыпи, и чем больше его толкал паровоз, тем плотнее он прижимался. Добровольцев снова попросили помочь, но хотя семь человек, двое из которых были ранены, старались изо всех сил, попытка не удалась.

Настойчивость, однако, является добродетелью. Вагоны, когда их толкают, сильнее прижимаются друг к другу, но можно [359] разъединить их, оттащив назад. Правда, и здесь все оказалось не так просто. Соединительная цепь паровоза дюймов на пять-шесть не доставала до цепи перевернутого вагона. Стали искать запасную цепь. Нашли ее по чистой случайности. Паровоз потащил обломки и прежде, чем цепь разомкнулась, оттащил вагон на несколько ярдов. Казалось, теперь уж путь точно свободен. Но угол башмака снова зацепился за угол вагона, и мы снова остановились.

Ничего не оставалось, как только биться о препятствие, надеясь, что железо постепенно прогнется, сломается и мы проскочим. Пока мы бились, враг тоже не сидел сложа руки. Я уговаривал машиниста не торопиться и толкать осторожно, ведь если паровоз сойдет с рельсов, мы лишимся последнего шанса оторваться от противника. Паровоз еще несколько раз толкнул препятствие без видимого результата, и тут в переднюю его часть попал снаряд, который поджег деревянную надстройку. Машинист прибавил пару, и мы с разгону еще раз врезались в препятствие. Раздался скрежет, машина качнулась, остановилась, опять рванулась и со страшным скрипом протиснулась вперед, царапаясь о перевернутый вагон. Ничего, кроме ровных рельсов, не лежало теперь между нами и домом.

Казалось, мы добились блестящего успеха, ведь я думал, что задние вагоны и пушечная платформа последовали за локомотивом и теперь все смогут забраться в них и достойно покинуть поле боя. Но, обернувшись назад, я увидел, что сцепление разошлось или было разорвано снарядом, и вагоны по-прежнему стоят по ту сторону препятствия, которое отделяет их от паровоза. Никто не рискнул загонять паровоз обратно, подводя его к вагонам, — он мог бы там застрять, поэтому мы попытались подтянуть вагоны к паровозу. Эта попытка провалилась в основном из-за огня противника, и капитан Халдейн решил удовольствоваться спасением локомотива. Он приказал машинисту медленно отступать по дороге, чтобы пехота могла двигаться под прикрытием металлического корпуса машины. Далее он намеревался занять несколько домов у станции, в 800 ярдах от этого места, и продержаться там некоторое время, пока паровоз отправится за помощью.

На локомотив погрузили как можно больше раненых — они стояли в кабине, лежали на тендере и прижимались к предохранительной решетке. Все это время снаряды вонзались в мокрую [360] землю, взметая вверх облака белого дыма, со страшным грохотом разрывались над головой или ударяли в паровоз и в железные обломки вокруг. Помимо трех полевых орудий, которые оказались 15-фунтовыми пушками, нас постоянно обстреливал пулемет Максима. Мелкие пули, которыми он нас поливал, разрывались вокруг с отвратительными хлопками. Одна, как я помню, врезалась в башмак паровоза прямо перед моим лицом, превратившись в яркую желтую вспышку и заставив меня гадать, почему я все еще жив. Другая попала в кучу угля в тендере, взметнув в воздух тучу черной пыли. Третья — и я тоже это видел — попала в руку одному из Дублинских фузилеров. Вся рука была раздроблена — кости, мышцы, кровь, униформа — все перемешалось в ужасную кашу. Внизу висела кисть, неповрежденная, но раздувшаяся раза в три. Вскоре паровоз был переполнен и пополз к дому — несчастный, жестоко избитый локомотив, с горящей деревянной надстройкой и пробитыми баками, из которых вырывались струйки воды. Пехотинцы тянулись рядом с ним, ускоряя шаг.