Михаил Лямин - Четыре года в шинелях Страница 8

Состоялся беспримерный в истории парад. Войска прямо с Красной площади уходили на передовую, которая находилась совсем рядом. Эти известия сжимали болью сердце, и они же вселяли надежду. Вот-вот должно разразиться долгожданное.

А пока была другая, более прозаическая, более суровая действительность. В середине дня в Ярославле один из эшелонов попал под первую вражескую бомбежку. Теоретически ее ждали, все, практически - никто, полагая, что гроза пройдет мимо. Но она не прошла.

"Юнкерсы" били по знакомым целям. Было ясно, что они прилетают сюда не первый раз. Все разведано и нанесено на карту. И главное, почти ничто не мешало налетам. Если бы силы немцев не оттягивали Москва и Ленинград, Ярославлю было бы очень трудно.

Самолеты пикировали на наш эшелон. Это была первая встреча дивизии с противником. Дивизия приняла налет организованно и стойко. Солдаты покинули вагоны. На путях остались только дневальные у лошадей и пулеметчики у огневых точек. На одной платформе выделялась стройная фигура политрука Корепанова. На соседней командовал огнем лейтенант Григорий Поздеев.

Противник обрушил на нас сильный массированный удар. Не вступая в бой, дивизия понесла первые потери. Были убитые и раненые. К ним немедленно, до окончания налета ринулись санинструкторы и врачи. По перрону от бойца к бойцу, от вагона к вагону перебегал с санитарной сумкой Николай Кузьмич Козлов, вчерашний счетовод МТС. Он ловко перевязывал раненых, не обращая внимания на свист осколков. Невдалеке хлопотали молодые врачи Кузьменко и Стрельченко. Не уходил из-под огня старший врач полка Семен Вахрушев, воспитанник Ижевского мединститута. Невысокий ростом, очень похожий на южанина, он появлялся тут и там с горящими, обеспокоенными глазами.

Может, потери могли быть меньше, но избежать их полностью было невозможно. Это отметил начальник эшелона, поблагодарив врачей и санинструкторов за быстроту действий и сноровку.

Поезд тронулся по направлению к Вологде. Ночью проехали мимо крупной железнодорожной станции Данилов. Несколько дней маневрировали по запасным путям. Все понимали, что Родина переживает самые тревожные дни. Под Москвой истекали кровью отборные советские дивизии. Но теряли силы и фашистские полчища. Вопрос "кто кого" встал как никогда остро. Немцы не продвигались дальше. Значит, наступательный пыл иссяк. Несколько дней единоборства - и хребет фашистскому зверю будет надломлен.

В эти дни я сошелся с будущим комиссаром четвертой батареи второго дивизиона артполка Иваном Михайловичем Кузнецовым. Он был из Алнашей. Журналист. Партийный работник. Уже немолодой. В Сарапуле, где работал перед войной, оставил жену и троих детей.

- Уж поскорее бы, - сокрушался комиссар. - А то родные спрашивают, почему мы долго канителимся с фашистами.

Что ответить на многие подобные вопросы? Может быть, это так и надо, что нашу дивизию сдерживают. Нельзя же сразу бросить в бой все резервы. По всему видно, воевать придется долго, силы еще пригодятся.

А вот оружие пора было бы получить.

Крепчают морозы. И неудивительно: мы на севере. Все дни проходят в ожидании. Эшелоны продолжают маневрировать. "Юнкерсы" больше не налетают.

Начальник политотдела Никита Миронович Шиленко приказал написать родным убитых в Ярославле. Убитых как в бою, умерших как герои. Это первые скорбные весточки.

Одиннадцатого ноября мы прибыли в Грязовец. Поступил приказ выгружаться. Куда же дальше?

На маршах

Выпал снег. И первое, что обожгло сознание, - надо телеги менять на сани. И зачем мы их, собственно, везли из Удмуртии? Надо оставить вологодским колхозам, а взамен получить сани.

Мы пока не думали об остальном: обмундировании и оружии. Раз выгрузились, скоро все будет. Лишь бы отогнать немцев от Москвы и выкинуть из Калинина.

Деревни Владычное, Пречистое, Воскресенское, Покровское. Небольшие, в двадцать-тридцать домов, окруженные лесами. На границе Ярославской и Вологодской областей.

Дивизия рассредоточилась чуть ли не на десяток километров. Дан приказ подчиститься и вымыться. Это хорошо. В настоящей бане не мылись давно.

Квартируем в крестьянских избах. Добротных, срубленных на века. Думаем, что такие же здесь и бани, и вскоре горько разочаровываемся. Оказывается, в здешних местах люди моются в печках. В обыкновенных русских печках. Вынимают чугуны со щами и кашей, выгребают незатухшие угольки, стелют солому - и будьте любезны париться.

Раздеваются при всех. При всех на карачках лезут в печную пасть. Берут с собой веник, просят прикрыть печь заслонкой и начинают себя нахлестывать.

Время мытья у всех разное, у кого на сколько хватает духу и насколько жарко натоплена печка. Выбившись из сил, откидывают ногой заслонку, пятятся задом, вылезают красные и грязные и бегут в сени окачиваться. Окачиваются в любое время года и обязательно холодной водой. И взрослые, и дети.

Признаюсь, мне было и странно, и дико видеть соблюдение этих дедовских, многовековых традиций. И главное, не было никакой необходимости делать это. Лесу кругом сколько угодно, бери топор и руби баню. А вот жила традиция.

Делать было нечего, предстояло и нам мыться в русских печках.

- Да как же там мылить голову! - возмущался наш начальник штаба старший лейтенант Григорьев, с которым меня свела служба в этом "испытании".

- Обыкновенно, - разъяснял нам хозяин избы, в которой мы квартировали. - Берешь лохань с теплой водой и пожалуйста.

- А зачем выбегать в сени?

- Не в избе же окачиваться.

- Но на дворе зима. Мы, солдаты, скажем, вытерпим. А дети?

- Крепче будут.

Мытье в печах внесло забавный переполох в наши армейские будни. Встречаясь на улице, мы спрашивали друг друга:

- Ну как, не испекли тебя в печке?

- Чуть-чуть в шашлык не превратился.

- Зато чистенький, как стеклышко.

- Святым стал.

Через пять дней двинулись в поход. Идем заснеженными лесами. Но куда идем? Ночуем опять в деревнях. Спим, не раздеваясь, на полу - для всех не хватает мест. Проводим беседы с крестьянами. Пользуемся дивизионной газетой. Жадно ловим последние известия. И опять идем, идем.

Снова горячие денечки для политработников. Подразделения растянулись на несколько километров. Не всегда вовремя и к месту поспевает обед. Многие солдаты харчатся в крестьянских семьях.

Отказа, конечно, нет. Но и дисциплины в такой обстановке трудно требовать. Кое-где за обедом с радости, а то и с горя появляется бутылочка самогона. Уже заскучали русские солдатки. Ничего противоестественного в этом нет. Но нам сейчас не до самогона и не до солдаток... Голова занята другим.

Комиссары на конях. Пешим легко и растерять своих подчиненных. Можно не заметить свихнувшегося. А мы готовимся к боям.