Рудольф Андреев - Воспоминания о Карибском кризисе Страница 8

Короче, отдали им этого попугая. Стоим перепуганные, суём им бутылки свои. Угощайтесь, мол.

Они погалдели ещё и разошлись потом.

Женщины

Помимо солдат у нас ещё были женщины вольнонаёмные из Союза. Медсёстры, официантки, подавальщицы в офицерских столовых. Им говорили, когда нанимали: «Поедете в страны народной демократии». В Польшу, в ГДР. Ну, они подписывали контракт. Думали, походят в Польше по магазинам. А их на Кубу.

Помню, палатку женскую поставили сначала недалеко от нас. А мы же материмся, как кони, с утра до вечера. Да и вообще. Какая рядом с нами жить захочет?

И вот они куда-то перебрались. Поставили палатку ближе к зарослям. А там птицы какие-то ломятся ненормальные всегда. Треск стоит, шорохи, и пацаны в карауле со страху стреляют ночью. Нам же наговорили всем:

— Контра не дремлет!

И вот у парней молодых моча всякая бьёт в голову. Одному что-то покажется, он начнёт стрелять, а другим постам слышно же. И те со страху начинают в лес палить по веткам. Перерасход патронов очень большой был.

В общем, и там этим дамам не было покоя.

Из офицеров, кто подальновидней был, — жену с собой привёз. Помню, у одного старшего лейтенанта из Полтавы симпатичная была жена, медичка. Хохлушка такая миловидная. Полковник Некрасов её заметил и хотел к себе в любовницы. А она ему: ни фига, не получится. Не поддалась. Шум они с лейтенантом подняли даже какой-то. Так этот Некрасов, сволочь, сразу расторг с ней контракт и отправил в Союз досрочно.

Другие офицеры закрутили с официантками и подавальщицами любовь.

Двух баб, мне запомнилось, в честь ракет называли: Глыбальная и Тактическая. Одна тощая, высокая — она «Тактическая». Другая как глыба — та «Глыбальная». Подавальщицами обе работали и в ларьках продавали всякую хуйню.

А нам же командиры изобретали какие-то занятия всё время: то конкурсы песни строевой, то ещё что. Бульдозерами разровняли плац — больше Дворцовой площади. Трибуны сделали в натуральную величину.

И вот мы проходим мимо этих трибун в трусах. Парадным строем или с песней. Бьём шаг в тапочках, если у кого есть, а то и босиком. Кто в чём! Ты бы посмотрел… «Ррравнение налево!», блядь. Налево трибуна, там пара офицеров, и эти дамы торчат — Глыбальная с Тактической. Изображают генералитет. Ну, надо ж кому там стоять, а больше некому: кто на службе, кто в отъезде.

Ё-моё.

А местные проститутки денег стоили, конечно. В городке этом, Артемиса, был ближайший бардак. Мы когда выезжали туда на базу за продуктами, вокруг нас бегали пацаны кубинские, наученные уже материться по-русски. Один пацанёнок, помню, тащил меня в бордель:

— Фоки, фоки! — кричит.

Показывает мне цены на пальцах. Ун песо — старая и страшная, трес — «регуляр», синко — «муй бьен». В смысле, то, что надо.

Тлетворное влияние

У солдат тогда было три с чем-то рубля денежное довольствие. На песо около пятёрки выходило. А бутылка кока-колы стоила чуть поменьше песо. Пять бутылок мог купить солдат рядовой. Я — десять, потому что мне, как замкомвзвода, десять песо на руки давали. Ещё сколько-то рублей переводили на лицевой счёт.

Первый раз я кока-колу попробовал в кубинском магазинчике. Из холодильника, в красивой бутылочке. Первый раз в жизни! Очень понравилось. Мы сразу с собой захотели купить — угостить приятелей.

А хозяин магазинчика с собой не продаёт. Здесь стой и пей!

Мы не поймём: в чём дело? Предлагаем ему за бутылку, как за две. Очень нам хочется показать другим эту сраную кока-колу.

Хозяин ни хера не поддаётся. Не продаю с собой — и всё.

Потом только нам разъяснили: как американцев не стало, бутылки для кока-колы перестали завозить. Саму-то жидкость как-то самопально гонят, а бутылок новых нет. И он если бутылку отдаст, она выпадает из круговорота. Нечем торговать ему будет!

Потом уже, когда лавка стала действовать в части, завезли и туда кока-колы. Но там она без холодильника была, тёплая. Ни вкуса в ней, ни хера.

Как нас ещё разлагали? Ну, из Америки радиостанция специально работала на нашу группу, чтобы мы новости слушали. А нам на хер эти новости. Да и где ты их будешь слушать? Зато библии с голыми бабами имели большое хождение. С виду библия как библия, на английском, но в ней вклейки порнографические.

Шофёры, которые офицеров возили на козелках, всегда закупали что-то в городке. В моём расчёте Паша Дука был шофёр. И вот он, как выедет, или спирта купит, или библий этих.

Когда мы уже домой уезжали, многие хотели свои библии увезти в Союз. Сохранить на память. Но их поотбирали во время досмотра.

Москва-на-Анадыри

Первые три-четыре месяца вообще переписки никакой не разрешали.

Но нас всё-таки было сорок с лишним тысяч. Если столько человек пропало разом, вопросы начнутся рано или поздно. Политбюро забросали письмами. До Кремля дошло, что население в беспокойстве. Тогда только разрешили писать. Но чтобы без конкретики. И вот мы сидели, чесали лбы: как бы это так изловчиться? Чтоб и цензура пропустила, и чтобы дома поняли, где ты служишь.

Адрес у нас был: «Почтовый ящик Москва 400». И какой-то индекс небольшой — не помню его уже. До родных когда дошли первые письма из этой «Москвы 400», нам пошли ответы: «Дорогой сынок! Как мы рады слышать, что ты теперь служишь в Подмосковье. Папа скоро собирается поросёнка продавать, так он заедет к тебе». Анекдот.

У одного из наших молдаван батька был битый мужичок. Сидел сколько-то лет. И вот он, когда письмо из «почтового ящика» получил, пишет сыну: «Ты мне не пизди, сыночек, про хорошую погоду. Знаю я ваши почтовые ящики. Если сидишь, сиди по-человечески. А если скурвился, то домой лучше не возвращайся».

Вот, кстати, я и хотел предложить тебе назвать «Москва 400» всё это. Мол, «Москва 400» — такой почтовый адрес был у сорока трёх тысяч наших соотечественников, находившихся на Острове Свободы.

Языкознание

Молдаван у нас было очень много. Я тебе могу перечислить даже, кто у меня был в расчёте: Цепурдей Трофим, Дука Паша и Мокану Толя. Уже три получается. Цепурдей Трофим, гагауз, был наш главный полиглот: девять языков знал на уровне базара.

Молдаване очень быстро стали по-испански разговаривать. Это же романская языковая группа, много корней общих. Паша Дука — шофёр, который комбата возил, — тот вообще сразу шикарно заговорил. Он любвеобильный очень был пиздострадатель, по кубинкам ходил постоянно. Может, это поспособствовало.

Ну и русские некоторые, кто из образованных семей, стали учить язык серьёзно. Дима, например, этот из Ленинграда, который орешки-то нашёл. У него папа с мамой учёные какие-то, и вот он сразу взялся за испанский. Когда нам кубинцев на обучение стали присылать, он всё время с ними был: объяснял, переводил. Тренировался.