Валерий Поволяев - Шебаршин. Воспоминания соратников Страница 8

Это лишь отдельные мазки талантливо написанного шефом политического пейзажа последних советских лет. (К сожалению, пейзаж меняется медленно.) Во всяком случае, все это можно смело использовать в учебниках обществоведения как часть нашей новейшей истории. Внимательное прочтение самого Шебаршина дает ответ на многие вопросы, в том числе на недобросовестные спекуляции о его воззрениях и личной роли в событиях 1991 года. Тому, кто знал его лично, подобные измышления просто в голову не приходили. И лишь те, кто не знал либо очень хотел всячески дистанцироваться от КГБ, позволял себе бестактные и прозрачные намеки, к примеру, что Л. В. якобы верный ученик В. Крючкова, его ставленник и т. п. Вот, пожалуй, и вся суть давно канувшей в лету интриги вокруг Л. В. Шебаршина как личности яркой и незаурядной.

Мы хорошо помним, как бурлила встревоженная мутными потоками перестройки общественная мысль в нашей штаб-квартире в конце 1980-х, какие шаги предприняло наше руководство, для того чтобы выпустить пар, канализировать в законопослушное русло: социологические опросы, адресная работа с сотрудниками, ужесточение хранения оружия, контакты с общественностью и многое другое, что незаслуженно забыто или искажено. Ценно уже то, что мы тогда не взялись за оружие (а руки ведь чесались!). В том огромная личная заслуга шефа и его «замполита» — секретаря парткома С. Г. Надуваева. С этим открытым, честным и мужественным человеком довелось тесно общаться еще в Афганистане, где он вел многотрудную работу секретаря парткома нашего Представительства — огромного и разномастного коллектива в сотни штыков.

Итак, порог просторного кабинета начальника советской разведки тем майским утром я переступил впервые. Прямо — чудесный панорамный вид смешанного леса сквозь огромные окна, справа — большой светлого дерева стол для совещаний, дюжина телефонов, странной формы абажур над рабочим местом (потом узнал от таких же, как он, заядлых курильщиков-шифровальщиков — специальная вытяжка, чтобы не окуривать собеседников). И, конечно же, книги. Правда, до этого видел его несколько раз в Кабуле, но мельком, устремленного на очередное совещание или важную встречу в составе высоких делегаций. А так близко — впервые. А поскольку я находился в оцепенении, то сразу его приветствия не расслышал. В голове лишь крутилось: «Вот каков он вблизи!». Только на второй раз понял, что он предложил мне сесть.

Его частые поездки в Кабул были вызваны тем, что афганская авантюра к концу 1980-х окончательно захлебывалась, и все уже понимали, как мало остается времени, чтобы создать условия для мирного вывода войск и заделы на перспективу. Работали честно, много, не жалея сил. Десятки руководителей и товарищей хочется вспомнить добрым словом. (Читаем у Леонида Владимировича: «Меня часто занимает совсем уже сейчас бесполезная мысль: что заставляло нас работать? Не знать ни отдыха, ни сна, рисковать, забывать о жене и детях, которым так не хватало нашего внимания?..») Обстановка требовала нестандартно подходить к нашему инструментарию, пахать и пахать. Знающие старшие товарищи тогда говорили, что с приходом шефа советской разведке повезло, что он обладает уникальными аналитическими способностями и оперативным опытом, что может мгновенно оценить сложнейшую обстановку и найти верное решение, буквально «на коленке» написать важную информационную телеграмму в адрес руководства государства и т. д. Могло ли это не вселять оптимизм, не придавать всем нам новые силы!

Работа в поле — это одно. Но как не стушеваться, когда тебя впервые вызвал сам шеф внешней разведки! Вывел меня из оцепенения Леонид Владимирович своим коротким деловым приветствием, точными и сухими вопросами: как я готовил свою записку, каковы источники, каковы мои оценки перспектив развития обстановки в пока еще союзной республике и т. п. Казалось бы, обычные в нашем деле вещи. Как часто потом я мысленно обращался к нему, когда сам задавал эти вопросы другим, всякий раз представляя, как это сделал бы он! Годы спустя мы с ним вспоминали с улыбкой, что один его вопрос тогда все же застал меня врасплох — когда он спросил, сколько дней я писал записку. Вот незадача! Скажешь меньше, чем на самом деле, — авантюрист, больше — тугодум. Ни то ни другое мое молодое самолюбие не устраивало. Решил ответить как есть: две недели. Похоже, попал в точку: шеф понимающе кивнул.

Долгий путь с тех пор пришлось пройти, чтобы удостоиться встреч за семейным столом, скромных пельменей на его кухне, «допуска» к его библиотеке, его участия в редакции моих скромных трудов. Наконец, его первых скупых мужских объятий и первой дарственной надписи на книге: «Моему другу…». Искренне дорожу этими бесценными реликвиями, почитаю их высшей наградой за пройденное и прочувствованное за три с лишним десятка лет в строю. С перерывом в один год я потерял отца и шефа. Горюю по ним одинаково. Вечная память простому фронтовику, закончившему Отечественную сержантом, и видному советскому Генералу!

Интересовала ли шефа политика, жизнь страны, разведки? Еще бы! (Его коронное: «Забыть ли старую любовь и службу прежних дней?»). Только об этом с ним говорили всегда в общем, «без оценок и фактуры», никогда не злорадствуя, что где-то что-то не так. Это было табу и для него, и для нас. На встречах ветеранов, на юбилеях, при обсуждении политических тем в любом формате он был всегда непреклонен: о прошлом, о разведке — хорошо или никак. (Помните: «Не стоит возвращаться в прошлое. Там уже никого нет»? Или: «Прошлого не вернешь, настоящего не удержишь, будущего не узнаешь…») Один его афоризм выделяю особо: «Не Отечество нуждается в героях, а герои в Отечестве».

Честно говоря, порой возникали сомнения в его искренности, когда он говорил: «Телевизора не смотрю и тебе не советую», ибо на его рабочем столе громоздились газеты не самого высокого качества. Мы, уже шарившие по интернету, снисходительно относились к консервативным чудачествам шефа, к его старой закалке. Понимали, как для него мучительно оставаться в стороне от того широкого информационного потока, что он пропускал через себя десятилетиями. Тем более поражала его прекрасная осведомленность о делах в мире, в стране, точность его формулировок, оценок, прогноза. Вот что значит старая школа! Школа Шебаршина.

Увы, начинаем привыкать к печальным вестям об уходе товарищей. Но страшная весть о его кончине в марте 2012-го прозвучала не только неожиданно, но и необычно для мирных лет. Тревожным выстрелом она всполошила птиц в Тверских переулках и в Марьиной роще, на башнях Смоленской высотки и в тихом лесу в Ясенево, больно ранила сердца в самых разных уголках России, во многих ее посольствах за рубежом. Хотел ли он, чтобы его последнему шагу было придано столько общественного внимания? Уверен, нет. Прерви он свой полет как-то по-другому, не нажимая на спусковой крючок (хотя собственно, почему боевой генерал должен делать это по-другому!), все равно пресса искала бы в его поступке какой-то тайный смысл, скрытые пружины, заговор. Такова уж участь всех видных и незаурядных личностей: обществу просто интересно, что же они хотели сказать своим уходом…