Эндель Пусэп - Тревожное небо Страница 8

Так началась моя комсомольская жизнь. Мы трое были первыми комсомольцами на Выймовских хуторах Верхне-Шалинского сельсовета.

В Шало прилетел самолет

Читать нас с Вальтером научили рано, задолго до поступления в первый класс начальной школы. В шесть лет мы читали и писали как на русском, так и на эстонском языках.

На эстонском языке меня привлекал «Ветхий завет» с увлекательными похождениями ноев и моисеев. На русском же моим первым просветителем был Конан Дойль с Шерлоком Холмсом и его бессменным другом, носящим в те времена фамилию Ватсон, а в изданиях, вышедших позже, превратившийся почему-то в Уотсона.

В избу-читальню выписывали много газет и журналов. Среди них нас больше всего интересовал журнал «Хочу все знать». Мы с братом чуть ли не ежедневно бегали к избачу и спрашивали, не пришел ли следующий номер.

В одном из номеров этого журнала были напечатаны описание и чертежи модели самолета. Мы решили его построить. Рекомендованный бамбук заменили елью, вместо проволоки — гвозди, вытащенные из покрытой дранкой крыши. Тонкую папиросную бумагу с успехом заменила страница «Красноярского рабочего», которую выписывал отец. Единственный материал, которому мы долго не находили замены, была резина для мотора. А без мотора — какой же это самолет? Но и здесь нашли выход: когда модель была готова, все прикручено и приклеено, мы привязали к месту крепления пропеллера бечевку, один брался за ее конец, другой держал над головой модель и… во весь дух бегом против ветра! Модель поднималась в воздух и летела до тех пор, пока не уставал буксирующий его, а чаще всего, пока, споткнувшись, не летел вверх тормашками.

Наконец, нам посчастливилось увидеть «всамделишный» «живой» самолет. Однажды высоко над самым хутором появилась невиданная птица. Самолет! Мы стремглав помчались вверх на гору, надеясь, что оттуда увидим его лучше. Но самолет успел скрыться.

— В Шало полетел, — сказал Вальтер.

— А ты откуда знаешь? — усомнился я.

— Куда ж ему больше?

— Пойдем, посмотрим.

— Ну да, так тебя и пустили, — безнадежно махнул рукой брат.

Завернув за угол, я тихо, крадучись, чтобы не увязались за мной собаки, перешел по бревну ручеек. И еще не отдавая себе отчета, что Вальтер прав, говоря, что ни отец, ни мать за двадцать верст меня самолет смотреть не пустят, зашагал себе по дороге вверх по долине. Сообразив, что пешком идти далеко, растреножил коня Ваську и во весь опор помчался в Шалинское.

Уже издали за шалинской поскотиной, там где по воскресеньям шумел базар, я увидел стоящий самолет, окруженный плотным кольцом шалинцев. Невзирая на ругань и подзатыльники, я добрался до самолета и вежливо поздоровался с запакованным с ног до головы в черную кожаную одежду механиком. Тот, небрежно кивнув головой, продолжал крутить одну из множества растяжек, натянутых между крыльями.

— А я тоже стану летчиком, — набравшись храбрости, заявил я.

Механик взглянул на меня, усмехнулся.

— А не боишься?

— А чего мне бояться.

— Мало ли чего, упасть можешь.

Механик, подтянув тросы и растяжки, полез наверх, к мотору, и начал что-то вывертывать длинным кривым ключом.

— Дяденька, дайте я подержу свечку, — робко попросил я. Механик удивленно посмотрел вниз.

— Откуда ты знаешь, что это свеча?

— Знаю, я все знаю: и где руль глубины и элероны, лонжероны, — начал я выкладывать свои знания.

— Ишь ты, какой шустрый. И где ж ты все это узнал? Я рассказал ему о «Хочу все знать» и о нашей модели.

— Молодец, — похвалил механик.

Скоро механик ушел, наказав невесть откуда появившемуся милиционеру никого к самолету не подпускать.

— Этого не гони, — кивнул он на меня, — пусть посмотрит. Я обошел самолет кругом и, на зависть мальчишкам, окружавшим плотным кольцом самолет, даже потрогал и осторожно пошевелил рулем глубины и поворота.

— А отчего он летит? — спросил ни к кому не обращаясь дед с взлохмаченной седой бородой.

— От воздуха, должно быть, — глубокомысленно ответил кто-то из толпы.

Тут я взялся объяснять, что мотор крутит пропеллер, пропеллер ввинчивается в воздух и тянет самолет вперед.

— Дак он же чижолый, должон упасть… — усмехнулся дед. Мне на помощь пришел милиционер.

— Крылья ево держат, как птицу.

— Чудно, — вымолвил дед.

Толпа начала редеть. Скоро у самолета оставались лишь ребятня и милиционер. Ушел и я.

Лишь на обратном пути я вспомнил вдруг, что забыл спросить, где же учат на летчика.

С того дня мне запала в душу мечта: стать летчиком. Тогда это могла быть действительно лишь мечта. Реальные возможности для ее осуществления были равны нулю, но дерзкое желание подняться в голубые просторы бескрайнего неба никогда во мне не затухало и ничто так и не смогло его погасить.

В островках

Медленно, но верно налаживалась жизнь на таежных хуторах. Окрепли после постигших нас бед и мы. Хутор покинула молодежь: уехали в Ленинград тети Аделе и Альви, поступившие в Коммунистический университет народов Запада. За ними поступил на рабфак Ленинградского университета и дядя Александр.

Отец работал уже в Красноярске, заведовал уездным земельным управлением и домой наведывался лишь изредка. Остались мы вчетвером: мама, тетя Мария и, на правах мужчин, мы с Вальтером — четырнадцатилетние подростки.

К покосу, после Иванова дня, неожиданно вернулся из Ленинграда дядя Александр. На вопросы мамы и тети Марии криво улыбался и отмалчивался. Причина внезапного возвращения дяди выяснилась случайно. Как-то в один из воскресных дней я зашел н его комнату и увидел на столе раскрытую тетрадь. Рядом — чернильница и ручка. С мальчишеским любопытством пробежал глазами свеженаписанные строки. Дневник!

«…оказалось, что любовь ее ко мне была лишь увлечением. Пока не было более стоящего объекта… Но вот появился этот другой, и я стал не нужен». Я знал, что дядя Александр любит тетю Аделе. Видел не раз, когда они целовались, думая, что никто этого не видит. Так вот почему он вернулся.

…Как-то в середине лета, в самый разгар сенокоса, приехал и отец.

— Нет, не по мне эта работа, — дымя папиросой, объяснял отец сидевшему рядом с ним на широком крыльце дяде Александру. — Не могу я понять, как можно потакать мироедам и кулакам вроде нашего Андрея, Ройдов и многих других. Все эти «образцовые хозяева» снова сели на шею беднякам и безлошадникам. А там, в уезде, на них дыхнуть боятся. Я сказал им, что с меня хватит.

Я стоял у раскрытого окна кухни, вслушивался в разговор.

— Ты что, насовсем теперь? — спросил дядя.