Игорь Минутко - "Рот Фронт!" Тельман Страница 8

- Состарюсь, - говорил он сыну, - передам тебе лавку, будешь хозяином. Маленькое наше дело, но налаженное, невелик доход, но есть. Что тебе еще?

- Я не буду торговцем. - Эрнст упрямо опускал голову.

- Будешь, - твердо говорил отец и отворачивался. Эрнст встречал умоляющий взгляд матери Марии-Магдалины и покорялся.

Почему отец не поговорит с ним серьезно? О чем думает его сын, какие вопросы его мучают? Ведь он уже совсем взрослый! И столько событий произошло в его жизни в последнее время. Но вот странно: невозможно обо всем рассказать отцу. Эрнст чувствует это. Они - разные люди. А торговцем он не будет никогда! Но как вырваться из-под отцовского гнета? Как начать свою, самостоятельную жизнь, не огорчая матери?

Вот и сегодня... Что же, рано или поздно это должно было случиться.

Началось с того, что Иоганн приказал сыну привезти из деревни капусту.

«Опять!» - Эрнст оторвался от книги - это была драма Шиллера «Мария Стюарт».

Он вышел из дома, грохнув дверью; выезжая со двора, хлестнул вожжами Бамби, чего никогда не делал раньше.

А на обратном пути, уже явившись во двор с грузом, Эрнст зазевался, отвлекли невеселые думы: «Что предпринять? Так больше жить невозможно», не вовремя дернул вожжами, Бамби круто повернул, телега зацепилась за тумбу и опрокинулась. Эрнст едва успел спрыгнуть с козел. По земле покатились кочаны. Эрнст не стал их собирать - успеется. Устал. И голоден - с утра ничего не ел.

- Привез? - встретил его вопросом отец.

- Привез.

- А почему такой кислый, словно уксусу хватанул? Эрнст в упор посмотрел на отца и сказал:

- Я зазевался, а Бамби зацепил тумбу и опрокинул телегу.

- Опроки-инул? - Отец нахлобучил на голову картуз и с необычным для него проворством выскочил за дверь.

- Ну зачем ты злишь его? - вздохнула Мария-Магдалина. - Мог бы начать с извинения, объяснил бы по-хорошему, по-сыновьи. Ведь не ты опрокинул, а гнедой.

- Да, гнедой, но виноват я. Чего тут долго объяснять?

Отец ворвался в комнату с криком:

- По миру меня пустить хочешь? Весь товар испортил, шалопай! Всю как есть капусту в грязи вывалял! Кто ее теперь покупать станет? Почему ты так к своему добру относишься? Ведь я для кого из себя жилы тяну? Для тебя же!

- Мне ничего твоего не надо, - сказал Эрнст и встал перед отцом. - Сам заработаю, своими руками. А торговать в твоей лавке больше не буду.

Очки у Иоганна сползли на кончик носа, глаза сузились и стали колючими, а лицо пошло красными пятнами. Он размахнулся и жесткой ладонью ударил сына по щеке.

Мать беспомощно переводила взгляд с мужа на сына, а они стояли друг против друга, оба почти одного роста, оба плечистые, и Эрнст держал отца за руку, не давая ему ударить еще раз. Побелев от обиды, он сказал:

- Запомни: бить себя не позволю. Лавочника ты из меня не сделаешь. Свою судьбу буду решать сам. Не маленький. Даром я твой хлеб не ел.

Эрнст разжал пальцы на запястье отца, потом широким шагом, не торопясь подошел к вешалке, оделся и вышел, тихо прикрыв за собою дверь.

Мария-Магдалина выбежала за ним.

- Сынок!.. - Она протянула ему маленький кошелек. - Вот возьми. - Глаза матери наполнились слезами. - Тут всего три марки, но и они пригодятся.

Он взял деньги и посмотрел на мать. Наверно, в его голубых глазах она прочитала и нежность, и благодарность, и решимость.

- Храни тебя бог, - прошептала мать. - Я знала, я чувствовала, что так случится...

Больше она не могла говорить - мешали рыдания.

- Успокойся, мама. Я дам знать о себе. Все будет хорошо, вот увидишь.

Эрнст резко повернулся и быстро зашагал к воротам.

...Теперь он брел по осеннему Гамбургу, думая о том, где бы переночевать. Что же, придется попытать счастья в Сант-Паули. Только в этом портовом районе можно найти угол для ночлега.

Чем ближе Эрнст подходил к порту, тем труднее становилось идти. Здесь приречный песок был усеян галькой и обломками камней. Набережная Эльбы начиналась неожиданно, постепенно поднимаясь вверх. Вода теперь поблескивала внизу, как серебристый лист фольги. На ее глади, устало уткнувшись в берег, дремали парусные, весельные, реже моторные лодки. Их носы пестрели мужскими и женскими именами: «Хелена», «Вернер», «Лотта».

«Может, забраться в одну из них? - подумал Эрнст. - Хотя это вряд ли спасет от холода».

По левую руку вдоль булыжной мостовой жались друг к другу жилые дома. Они напоминали узкие пенальчики, поставленные вертикально, каждый из них заканчивался одним окном под островерхой черепичной крышей. На закатном солнце черепица вспыхивала пожарным отблеском, и этот отблеск опрокинуто светился в зеркальной безмятежности Эльбы.

Эрнст свернул с мостовой налево и оказался на Реепербане. Улица получила свое название от морского, каната - в старину его именовали «реепер». От пивных, которые здесь встречались на каждом шагу, протягивали к Эльбе канат, чтобы подгулявшие матросы, цепляясь за него, могли доковылять до своих судов. Со временем новые постройки перекрыли «канатную дорогу», а дурная слава Реепербана осталась и даже приумножилась. Пивные на этой улице лепились вплотную к игорным заведениям, а те добрососедски притулились к публичным домам. На Реепербане было все, что могло развлечь моряка и вытрясти из его карманов деньги, заработанные каторжным трудом.

Кругом были вывески, призывающие мужчин лихо провести время: пивной бар «Астра», «Пиво в замке на Эльбе», кафе «Регина» и «Колибри». Реепербан считался самой шумной и скандальной улицей во всем миллионном Гамбурге. Когда в городе жизнь замирала и все погружалось в сон, здесь становилось светло и людно.

Проходя мимо кафе под названием «Сыр», Эрнст проглотил голодную слюну - ведь дома он так и не поел...

Было уже далеко за полночь, когда Эрнст подошел к старому двухэтажному зданию. Задымленная до черноты штукатурка во многих местах обвалилась и обнажила красный выщербленный кирпич. Четыре окна первого этажа смотрели на Эрнста мутными грязными стеклами. Только в полукруглом оконце под крышей на четвертом этаже и внизу, в полуподвале, мерцал свет. Стену дома облепили полустертые вывески: «Сапожник Кольгат», «Торговец рыбой Аскер», «Угольщик Отто», «Постоялый двор Хабеля».

Ночлежка Хабеля помещалась в полуподвальном помещении. Хозяин, небольшой, подвижный, с брюшком и рыжими бакенбардами, сидел за кружкой пива в прихожей. Он опытным взглядом сразу оценил финансовые возможности нового постояльца:

- Тридцать пфеннигов за крепкий сон в мягкой и теплой постели, - сказал он.

Пересчитал монеты и отвел Эрнста в темную душную комнату. Слабый луч от уличного фонаря освещал грязные, в застарелых трещинах стены; вдоль стен и в середине комнаты стояло несколько топчанов. Два из них были свободны.