Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня Страница 8

Эти строки я пишу в марте 1977 года. Оторвался от письменного стола, чтобы посмотреть телевизионный "Огонек", посвященный 8 Марта. И вот выступает артист эстрады Винокур с имитацией своего ротного старшины Ковальчука. Это был один из лучших номеров программы.

А ведь и правда, подумалось мне, сколько за годы службы в армии мне довелось встречать таких старшин! И один из них был с точно такой же фамилией - Ковальчук. Надо же!

Бели бы я писал не документально-автобиографическую повесть, то, очень возможно, поддавшись поветрию моды, сотворил бы еще одного старшину Ковальчука. Но я задался целью рассказать о реально существовавших моих однополчанах. Поэтому ходить с Урала к варягам, за старшинами-украинцами, не стану.

Итак, в нашем запасном полку вполне хватает старшин из местных, уральцев. Другое дело, что они удивительно похожи на украинского Ковальчука. Тоже денно и нощно пекутся о солдатах, тоже зорким соколиным оком подсчитывают пылинки в канале ствола винтовки. Тоже зычным голосом приструнивают строй: "Рра-а-аз-го-вор-чи-ки!" Тоже не дают ржаветь своей старшинской "катушке": щедро оделяют нарядами вне очереди строптивцев и разгильдяев.

Вот такой старшина-уралец достался и нашей роте: Геннадий Кокоулин. Правда, лексикон у него иной, чем у Ковальчука. Он прекрасно обходится без "нехай", "трохы" и "бисового сына". Непроворному, неуклюжему солдату он может сказать: "Ты что это - словно росомах, еле-еле раскачиваешься!" Любителю понежиться после команды "Подъем!": "А ну-ка, немедленно встать! Не к теще на шаньги приехал!" Плохо вычистившему винтовку: "Э-ге-ге, брат! Да у тебя в канале ствола пригоршню кедровых орехов собрать можно!"

Из других младших командиров в нашей роте наиболее колоритная фигура сержант Гоша Одинцов. Тертый калач, бывалый малый. Сам себя он аттестует так: "Я, брат, не только огонь, воду и медные трубы прошел - я даже голую бабу в крапиве видел!"

Служил Гоша Одинцов матросом на пассажирском пароходе, обивал кедровые шишки и собирал женьшень, носил теодолит и вехи-рейки в партии геодезистов, мыл золото, был мотористом на лодочной спасательной станции в южном курортном городе... Призывная повестка застала Одинцова в роли дрессировщика и вожатого служебных собак при областном угрозыске.

Одинцов любит рассказывать солдатам о своих похождениях и приключениях. При этом не прочь прихвастнуть. Очень быстро обрастает дружками и заводит полезные для себя знакомства. Не пробыли мы в запасном и недели, а у него уже появились приятели в других батальонах, и в полковой АХЧ, и среди штабных писарей.

Поначалу ходовой сержант был правой рукой у старшины Кокоулина и комроты Науменко. Надо за чем-либо направить в ближайший поселок разбитного младшего командира - посылают Одинцова. Надо от роты послать на станцию команду солдат разгружать вагоны - старшим назначают Одинцова.

Однако скоро Одинцов попал во временную опалу. Оказалось, он злоупотребляет доверием начальства и своей относительной вольницей. Оставляет команду на своего помощника, а сам уходит в поселок. Там у него какие-то неотложные дела... Там у него уже успели завестись знакомые девицы...

Вася Философ

Есть у нас в батальоне нештатный философ - Василий Воскобойников. Очень немногословный парень. Молчит, молчит, а потом и сказанет что-нибудь, обычно впопад, к месту. Причем свои сентенции черпает в основном из двух источников.

Воскобойников - плотогон, и это чувствуется в его образной речи. То поучительную бывальщину расскажет из своей сплавной практики. То, отзываясь положительно или отрицательно о каком-либо однополчанине, сравнит его с деревом, птицей, зверем.

О солдате Якове Стуколкине - о нем речь впереди, - который никак не поддавался перевоспитанию в коллективе, Воскобойников сказал: "Такое крепко усохшее бревно окорке не поддается".

Вторая струя, питающая самодеятельного философа мудрыми мыслями, дедовское наследие. По словам Воскобойникова, его дед, старообрядческий начетчик, приучал внука к чтению божественных книг. Сейчас Василий верующим себя не считает, но крылатыми фразами из священного писания иногда пользуется.

У Васи Философа есть своя собственная, довольно своеобразная, система взглядов на жизнь. В одних случаях с ним вполне можно согласиться, в других хочется поспорить, в третьих - его позиция для меня неприемлема.

Однажды после политинформации между солдатами завязался откровенный неофициальный разговор о перспективах войны. Свое мнение на этот счет Воскобойников высказал так:

"Таежного гнуса, по-моему, людям никогда не удастся на нет вывести. А фашистскую гнусь обязательно изничтожим!"

Что же, вполне резонная постановка вопроса.

В другой раз солдаты разговорились о том, кому в каких войсках хотелось бы служить. На тот нереальный случай, если бы у каждого спросили, куда он хочет в авиацию, артиллерию, в танковые части?

Авенир Гаренских высказался за артиллерию, Саша Вахонин хотел бы попасть в связисты, Муса Нургалиев - в кавалерию. Нашлись добровольцы в авиацию и разведку, в подводники и саперы. Гриша Пьянков водил бы танк. И он же категорически высказался против авиации и морского флота. Дескать, собьют само - и загремишь вниз, разобьешься в лепешку, торпедируют корабль - и камнем пойдешь на дно морское. А на земной тверди и тяжелораненому есть надежда на спасение.

Воскобойников на это возразил:

- А может и так случиться: чик с подбитого самоа потихонечку к своим приземлится, а ты, сухопутный вояка, на этой самой "земной тверди" на мине свою смерть найдешь.

Не успел я мысленно стать на сторону Васи Философа, как он резюмировал:

- И вообще, ребята, армия совсем не то, что гражданка, а как раз наоборот. Ни в коем разе никуда не просись, куда тебя сунули - там и будь. А то ежели станешь на том самом выпрошенном месте калекой, так до самой смерти будешь казниться: чево рыпался, зачем не служил там, куда вначале назначили!

У такой философии, изрядно приправленной фатализмом, приверженцы нашлись. Но они оказались в меньшинстве. И спор разгорелся бы с новой силой, если бы не команда: "Кончай перекур! Выходи на построение!"

Симулянт

Этого солдата я хорошо приметил еще в городе. Среди людской толчеи он катался по земле и благим матом вопил:

- Ой, братцы, помираю! Ой, смертынька моя пришла! Скорей зовите дохтура, мать вашу растуды!

Когда солдат садился, он держался обеими руками за живот. Можно было подумать, будто у него острый приступ аппендицита или заворот кишок. Весь вывозился в грязи. Правда, отправляясь в военкомат, облачился в такие обноски, что их не стоило жаь.

У меня этот человек не вызвал ни малейшего сочувствия. Я заподозрил его в притворстве. Слишком уж демонстративно извивался он и вопил. Причем делал это как бездарный артист.