Юсуф Акобиров - Айни Страница 8

Год в медресе начинался в месяце мизон (22 сентября) и заканчивался в месяце хамал (22 марта).

Изучали арабский язык — морфологию и синтаксис, логику, риторику, естественные науки в богословском понимании, правила омовения, поста, похорон, паломничества в Мекку, зякет, порядок купли и продажи, правила рабовладения и освобождения рабов, правила брака и развода и другие установления шариата: знания, необходимые для религиозной или государственной службы.

Математику, литературу, историю и родной язык изучали на стороне, кто где мог, или вовсе не изучали: знание этих предметов считалось ненужным, даже вредным.

Всякий окончивший начальную школу не умел ни читать, ни писать — был неграмотным. Ученик находил себе учителя в своем медресе или в другом — не важно — и проходил книгу «Бидон» — арабская грамматика на таджикском языке, потом «Начало науки» — основы ислама, арабскую морфологию — по книгам «Муиззи» и «Занджони», синтаксис — по «Авомил», и на все эти книги уходило три года. Изучив эти книги, учащийся переходил к пятилетнему курсу и изучал книги «Шархи мулло» Абдурахмана Джами, «Кофия» — арабский синтаксис, книгу логики «Шамсия», «Хошияи Кутби» (толкование «Шамсии») — годичное занятие, изучение метафизики по книге «Акоиди Насафи».

Четыре года изучали толкование «Акоиди». Два года изучали логику и метафизику по книге «Тахзиб», два года уходило на книгу «Хикмат-ул-Айн» — сверхъестественные науки, два года на «Мулло-Джалол».

Проучившись девятнадцать лет, мулла не умел порой ни писать, ни читать. В год проходили около десяти строк и толкования к ним и толкования к толкованиям, один читал, остальные слушали и потом выкрикивали все, что услыхали. Кто кричал громче — тот считался умнее.

Ученик добровольно сам выбирал учителя, делал ему подарки и учился у него. Подарки учеников — единственный доход учителя, поэтому каждый из учителей стремился прослыть умным, хорошим и добрым учителем, чтоб иметь побольше учеников.

Поэзия не входила в программу обучения: если кто из учащихся и знал стихи, то только благодаря своей любознательности.

Итак, в 1890 году в бухарском медресе Мир-Араб стал учиться двенадцатилетний гиждуванец Садриддин. Жил он вместе с братом Мухиддином в маленькой келье под крышей на четвертом этаже. Изучал «Кофию»: одну главу — с Мулло-Абдусаломом, другую — с Мулло-Бозором, «Мухтасар и Викоя» — с Мулло-Авезом из Ходжента.

Чтобы самому как-нибудь прокормиться, он варил обед для других зажиточных учеников Абдусалома, Мулло-Косима и Мулло-Кори-бека. К тому же в субботу, среду и четверг сотрапезники долго просиживали по вечерам. Садриддин готовил им чай и прислуживал за достарханом. В эти долгие скучные вечера шла неторопливая беседа о наследстве, доходах, смерти и других житейских мелочах. Мальчик с тоской вспоминал деревню, отца, мать и, конечно, добрую старушку Царевну Туту. Только желание получить знания, выбиться в люди, стать ученым муллой (мальчик, пока сам не столкнулся вплотную с миром ханжей и фанатиков, ради наживы идущих на все — даже на лжесвидетельские показания и клевету, — считал, что муллы знают очень много) удерживало его в зловонной «благородной Бухаре», в тесной и неуютной келье на двоих под самой крышей.

Первое приобретение мальчика в полосатых штанах, старой рубашке, потрепанном халате, перевязанном старым платком, по утрам выбегавшего из душной кельи на мощенный красным кирпичом двор в деревянных сандалиях, была книга стихов «Махмуд и Аёз», изданная в Индии.

Отдав одну теньгу из своих запасов в три теньги, Садриддин, прижав книгу к груди, убегал на открытую большую площадку, где другие учили уроки, и, открыв книжку, погружался в мир поэзии.

Мало кого интересовало, что читает новичок, — одни умывались, другие зубрили, третьи отсыпались, четвертые злословили исподтишка, пятые уходили слоняться по узким и кривым улочкам Бухары.

Большая часть учеников — степенные, бородатые, многие даже женатые, давно закончившие все науки и успевшие многое перезабыть, спесивые и чванливые, гордые и самомнительные неудачники, оставшиеся без места. Они при встрече друг с другом злословили, как кумушки, спешили на свадьбы и похороны и жили в тайной надежде, что где-то скончается мулла и дехкане, прослышав об их учености, попросят к себе в деревню. Для некоторых такие мечты сбывались, а для некоторых так и оставались мечтой, несбыточной, неосуществимой, даже трагичной, как, например, для Мулло-Туроба.

Судьба Мулло-Туроба

Однажды ровесник и соученик Садриддина Пирак, тоже любивший стихи, похвалился:

— А я знаю такое, чего не знаешь ты.

— Стихи?

— Нет. Отгадай.

— Сам скажи.

— Я знаю русские слова.

— Поклянись!

— Нет, ты поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь. А разве нельзя знать русские слова?

— Ты спроси у Мулло-Туроба, — ответил шепотом Пирак.

— А ну, скажи что-нибудь по-русски.

— Час!

— Еще скажи.

— Больше не знаю. У меня на бумажке есть. Приходи ко мне, вместе будем читать,

— Где ты их взял?

— У Мулло-Туроба. Он их привез из Самарканда…

Однажды Мулло-Туроб пришел в медресе в туфлях. Все от мала до велика всполошились: мулла надел туфли, он стал русским…

Учителя подговорили учеников украсть у Туроба эти туфли. Фанатики ворвались в келью и переворошили все — им в руки попала тетрадка с русскими словами.

…Мулло-Туроб, предупрежденный (видно, не все были против доброго, отзывчивого и любознательного муллы), бежал из кельи. Минуя старшин Мир-Араба, дав взятку главному судье, он продал свою келью. Это тоже было неслыханным кощунством, и только авторитет главного судьи, скрепившего «священной» печатью купчую, спас Мулло-Туроба от самосуда бухарских мулл и учащихся.

Но вот однажды Пирак решил показать мальчику из Гиждувана Бухару. Они прошли мимо зловонной бойни, ее запах доносился и до кельи на четвертом этаже, наблюдали бесчинства перекупщиков на базаре, а затем отправились на площадь Регистан перед Арком. И тут увидели, как вели на казнь трех смертников. Одним из смертников со связанными руками был Мулло-Туроб…

Значит, ему так и не удалось спастись.

За смертниками рядом с четырнадцатилетним мальчиком плелся больной старик. Садриддину пришлось смотреть, как старика и мальчика наказывают плетками…

Перед Садриддином раскрылся пестрый, разнообразный, неустроенный мир, его люди, его законы.

Еще одна встреча оказалась удивительной и загадочной.

Затмение

В медресе Мир-Араб как-то появился высокий человек в банорасовом халате (обычно эмир, выражая свою благосклонность, дарил такой халат), с маленькой чалмой на большой голове. Он опирался на русскую трость, на ногах у него были туфли.