Иван Рахилло - Московские встречи Страница 8

— А я-то Сергея знавал ещё совсем безусым. У Сытина вместе работали, — негромко обронил Андреев, сворачивая папиросу.

Даже полусонный Огурцов, болевший энцефалитом, и тот оживился.

— Неужто знавал? Мне это очень надобно. Мы в Иванове задумали издать антологию современных поэтов.

И сосед, попыхивая махоркой и поглядывая сощуренно на кремлёвскую стену, куда выходило окно нашей комнаты, рассказал о своей дружбе с Есениным.

— Его привел в типографию один наш рабочий, тоже баловавшийся стихами. Он ходил в какой-то там кружок поэтов и там познакомился с Есениным. По виду Есенину было лет шестнадцать-семнадцать. Невысокий, белокурый. Нам он очень понравился, живой такой, любознательный, хорошо читал наизусть Пушкина и Лермонтова.

Первое время ему негде было жить, и он ночевал в комнатке при типографии. Его устроили в корректорскую. Не раз читывал он нам свои стихи и даже где-то их печатал. В каких-то небольших журнальчиках. Страсть как любил типографское дело, изучал шрифты, печатные машины, охоч был до хорошей бумаги — всё мечтал, когда ему книжку напечатают.

Стихи у него были грустные, но правдивые. О деревне. Нам очень нравились. Брали за душу…

Огурцов записал всё это в блокнот. Мы решили сходить на Никитскую, в книжную лавку имажинистов.

— Может быть, застанем там Есенина.

На дверях лавки висел замок. У дверей мы повстречали худого, тщедушного человека с высоким лбом и добрыми, мечтательными глазами. Огурцов узнал его: это был литературовед Иван Никанорович Розанов. Мы пошли проводить его до Кудринской, и он по дороге рассказал нам о Есенине и его друзьях — имажинистах, о том, как Есенин попал в Петербург к Блоку. Потом познакомился с Городецким и Клюевым. Его втянули в модные литературные салоны, встречая как представителя простого народа.

— Но Есенин лишь прикидывался наивным простаком, — хитро прищурившись, говорил Розанов, — а на самом деле много читал и работал с большим упорством. Он овладевал сложностями литературного мастерства, общался с поэтами, художниками и артистами, приглядывался к ним, учился.

Три любви двигают им в жизни: это — любовь к родине, стихам и славе. Он мечтает стать народным, национальным русским поэтом. И всеми силами тянется за этой неуловимой жар-птицей…

Мы проводили Ивана Никаноровича до самого парадного его дома.

Есенин стоял у прилавка, на фоне книжных полок, молодой, светлый, элегантный, и спорил с каким-то высоким лысым человеком в старинном сюртуке, как оказалось, профессором истории. Профессор держал в руках раскрытый томик «Слова о полку Игореве» и старался доказать, что «Слово о полку» — произведение не оригинальное, что история похода князя Игоря Святославича в старинных летописях — Лаврентьевской и Ипатьевской — изложена гораздо последовательнее и исторически точнее.

— Историки лучше и подробнее рассказали о всех событиях, связанных с походом князя Игоря и его неудачной битвой с половецкими ордами.

Профессор доказывал своё положение веско, стройно, по-ученому, то и дело заглядывая в раскрытый томик.

Есенин кипятился, размахивал руками, говорил не в лад, перебивал своего собеседника. Он утверждал, что авторы летописей излагают историю похода с холодным равнодушием.

— Автор «Слова о полку» — художник, он поэтически нарисовал военный поход князя Игоря и сумел гораздо правдивей показать и раскрыть глубокую сущность его неудачи, ибо художник, поэт действует и мыслит живыми образами…

В своём светлом костюме и модных ботинках Есенин легко двигался по небольшому помещению лавки и изредка недовольно поглядывал в нашу сторону.

Поражали его удивительная память и знание славянского языка. Не раскрывая книги, он произносил из «Слова» целые главы наизусть.

Восторгаясь красочным языком сказания, Есенин остановился у прилавка и, поглядывая снизу на своего длинного худощавого оппонента, торжественно прочитал:

— «Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедей пущаше, но свои вещия персты на живая струны вскладаше: они же сами князем славу рокотаху».

И совсем без всякой последовательности восхищенно заметил:

— Князь вступает в «злат стремень». Злат стремень! Вот где точности и красоте языка учиться!

Он вспомнил описание битвы:

— «С зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копья харалужные в поле незнаеме среди земли Половецкии. Черна земля под копыты костьми была посеяна…» Каково, а? — восхищённо выкрикивал Есенин. — Такой выразительности от души позавидовать можно, — и было видно, что он действительно от всей глубины сердца завидует автору поэмы. — Вот бы о наших временах такое создать!.. А как здорово описано бегство Игоря из плена! Так мог написать человек, только сам переживший эти невзгоды…

Обратив, наконец, на нас внимание, Есенин как-то виновато улыбнулся и спросил:

— Вы ко мне? Простите, ради бога…

С той же неопределённой и виноватой улыбкой он выслушал нашу просьбу — написать для альманаха свою автобиографию.

— Ладно. Зайдите дней через пять-шесть…

Но Огурцов, несмотря на свою внешнюю медлительность, был человек хваткий и соображал быстро.

— Дорогой Сергей Александрович, завтра отбываю в Иваново. Будь друг (он со всеми обращался на ты, и у него это получалось как-то естественно и не обидно), не откажи. Три слова…

И видя, что Есенин уже заколебался, Огурцов дрожащими пальцами вытащил из планшета, переброшенного через плечо, заготовленный блокнот.

— Немного, хоть несколько слов скажи, а уж запишу я сам…

Есенин проводил профессора до дверей. Опершись спиной о стойку с книгами, он озорно запустил в волосы растопыренную пятерню.

— Разозлился старик, а доказать не сумел. Ну, добро, рассказать, значит, о себе? Ничем не примечательная жизнь: не полководец, не герой, в германской войне не участвовал, наград никаких… А просто: жил-был под Рязанью, в деревне Константиново, на берегу Оки крестьянин Александр Есенин со своей женой Татьяной. И вот родился у них сын. Нарекли его Сергеем. Событие это произошло 21 сентября 1895 года.

Есенин рассказывал о себе короткими, отрывочными фразами.

— Учился в земской школе. Лет тринадцати меня отдали во второклассную церковноприходскую школу. Родные хотели, чтоб я стал сельским учителем.

Рос озорным и непослушным. Дрался на улице. Дед подзадоривал: дерись, дерись, Серёга, крепче будешь!

И Есенин непроизвольно сжал кулаки, готовый, кажется, хоть сейчас выйти на стенку.

— Ездил с ребятами в ночное. Стихи начал слагать с малых лет. Сперва подражал частушкам. Потом песням. Потом просто сам по себе.