Ольга Орлова - Газданов Страница 8

Речь идет о семье Пашковых, которая сдавала внаем флигель вдове с сыном, то есть Вере Николаевне и Гайто Газдановым.

Семейное предание Пашковых гласило, что их предок служил постельничим при дворе Екатерины II и от щедрот императрицы получил несколько домов в Москве и Харькове. К началу XX века их род разорился. От всей недвижимости деда остался только огромный особняк на улице Екатеринославской в Харькове, который по тем временам считался дорогим городом — квартиры в нем стоили не дешевле, чем в Петербурге и Москве. В этом трехэтажном особняке с двумя флигелями, полукруглым передним двором и огромным старым садом позади дома сами хозяева занимали квартиру на третьем этаже. Оба флигеля и два первых этажа они сдавали и на эти деньги жили.

Екатеринославская находилась в центральной части города и изначально принадлежала зажиточным купцам. Старожилы утверждали, что именно здесь в свое время увязла в грязи карета великой княгини Екатерины Павловны. А чуть позже на Екатеринославской поселилась знаменитая террористов Вера Фигнер. Но для горожан эта улица была примечательна тем, что здесь находились первая городская Опера и первый кинотеатр братьев Боммер — два манящих объекта для Гайто и его товарищей, которых он обрел в доме Пашковых.

У Александра Витальевича Пашкова и Елизаветы Карловны Милфорд было трое детей — Татьяна, Ольга и Павлуша. В романе Газданова «Вечер у Клэр» — это Марианна Воронина (Татьяна), Наталья Воронина (Ольга) и Миша Воронин (Павлуша). Дети Пашковых и Гайто росли в одном дворе. Праздники и дни рождения отмечали, как и положено друзьям, все вместе.

Незадолго до Февральской революции Пашковы переехали на Епархиальную улицу к дяде Елизаветы Карловны. Но Газдановы по-прежнему оставались им близкими людьми. А детская компания со временем превратилась в молодежную. В квартире Пашковых стали собираться студенты, гимназисты последних классов, молодые офицеры. Тон задавала старшая Татьяна, названная друзьями за роскошные светлые волосы — Клэр, что по-французски означает «светлая». Так Танечка Пашкова стала прообразом двух героинь романа: Марианны — товарища детских игр, и Клэр — повзрослевшей возлюбленной. А гимназист Гайто, живущий по соседству, превратился в главного героя Колю Соседова.

Еженедельные встречи у Пашковых получили модное салонное название — «Вечера у Клэр». Это было время стихов, домашних спектаклей, философских бесед и музыки. В гостиной Пашковых не смолкали фортепьяно, скрипка, виолончель.

Гайто прославился на этих встречах своими докладами. От увлечения классикой он уже перешел к модным тогда Ницше и Шопенгауэру. Послушать докладчика собиралось множество народу. В дела же современные Гайто не посвящали. Клэр, как и большинство ее ровесниц, была одержима революционными идеями, о чем она шепталась с более взрослыми участниками «Вечеров».

Гайто был не только самым юным в этой компании, но и самым малорослым. Когда он выступал с чтением докладов или декламацией стихов, он становился на скамеечку, чтобы его было лучше видно и слышно. Но и это не помогало ему привлечь внимание своей возлюбленной – о том, что Гайто боготворил Клэр, знали все. И она не упускала случая, чтобы подшутить над ним.

Она то и дело выговаривала ему за перчатки, брошенные на ее постель, за небрежность в одежде. Сама же во время серьезных разговоров бралась за пилочку и занималась ногтями. Порой она одевалась в мужской костюм, рисовала себе усики жженой пробкой и показывала Гайто, как должен был вести себя приличный подросток. Словом, возлюбленная Гайто слыла девушкой с непростым характером. Она была непредсказуема и любила провоцировать несчастного влюбленного.

«Вы очень односложно отвечаете, — заметила Клэр. — Видно, что вы не привыкли разговаривать с женщинами.

– С женщинами? — удивился я. Мне никогда не приходила в голову мысль, что с женщинами нужно как-то особенно разговаривать. С ними следовало быть еще более вежливыми, но больше ничего. — Но вы ведь не женщина, вы барышня.

– А вы знаете разницу между женщиной и барышней? — спросила Клэр и засмеялась.

- Знаю.

– Кто же вам объяснил? Тетя?

– Нет, я это знаю сам.

– По опыту? — сказала Клэр и опять рассмеялась.

- Нет, — сказал я, краснея.

– Боже мой, он покраснел! — закричала Клэр и захлопала в ладоши…» («Вечер у Клэр»).

Конечно, по отношению к тринадцатилетнему самолюбивому Гайтошке это было жестоко. Он переживал, но терпел. Он понимал, что Клэр незлобива и ей просто нравилось подшучивать, ощущая свою власть над ним. Так было с первой минуты их встречи и продолжалось на протяжении всего знакомства.

Летом 1919 года Пашковы сняли дачу в Кудряже. Туда же приехали Газдановы. Бывавшие там друзья не раз наблюдали, как Татьяна нарочно выбрасывала ключи со второго этажа в овраг, в крапиву, и посылала Гайто их искать. И он искал, обжигаясь крапивой, и опять терпел. Жестокие шутки были ему милей, чем холодное безразличие. О надежде на взаимность не могло быть и речи.

Отвергаемый гимназист искал утешения в иных кругах, где не было места благонравию, но — и насмешкам. Еще одно харьковское сообщество, с которым знакомится в это время Гайто, состояло из тех, кого в криминальной хронике называли «уголовными элементами». Здесь познал он другие страсти, полюбив азартные игры.

«Я всегда искал общества старших, — признается он, – двенадцати лет всячески стремился, вопреки очевидности, казаться взрослым… Чувства мои не могли поспеть за разумом. Внезапная любовь к переменам, находившая на меня припадками, влекла меня прочь из дому; и одно время я начал рано уходить, поздно возвращаться и бывал в обществ подозрительных людей, партнеров по биллиардной игре, к которой я пристрастился в тринадцать с половиной лет, за несколько недель до революции. Помню густой синий дым над сукном и лица игроков, резко выступавшие из тени; среди них были люди без профессии, чиновники, маклера и спекулянты» («Вечер у Клэр»).

Там царили свои тайны, и в них посвящали вне зависимости от возраста и убеждений. Но, к счастью для нашего героя, каких-либо трагических последствий это знакомство в его судьбе не имело. Кроме картин уголовного мира, воссозданных им в первых рассказах, оно лишь добавило остроты ощущений в период и без того наполненный событиями.

В немалой степени его дальнейшая судьба была определена параллелями, возникшими в харьковский период. Раздвоенность собственной жизни заслонила от него Октябрь 1917-го. Значительность революционных вестей из Петрограда он ощутил позже, когда Харьков оказался в эпицентре братоубийственной войны.