Оуэн Мэтьюз - Антисоветский роман Страница 81

На даче Васиных. Бабка Симка (слева), Людмила, Ленина, Саша, автор и его кузина Маша. 1978 год.

Хотя в детстве мне часто приходилось ездить в гости к отцу, который преподавал в разных уголках мира, в России я впервые за свою жизнь отчетливо почувствовал себя иностранцем. Все стремились объяснить мне, как здесь «у нас»; спрашивали, такой ли в Англии вкусный шоколад, как русские конфеты с вафлями «Мишка на Севере» (я отвечал: да); есть ли в Англии шампанское, игрушечные солдатики, снег и даже — об этом спросил удивительно глупый и патриотичный приятель моей кузины Ольги — есть ли в Англии такие же красивые машины, как советские. Даже в семилетнем возрасте я мог сказать, что советские автомашины очень плохие. Но, несмотря на сильное впечатление, которое Россия произвела на мою детскую душу, я всегда воспринимал ее как страну чужую и странную.

Ностальгия является специфической чертой русских; даже на вечеринках, которые устраивали в пригородах Лондона друзья моей матери, русские эмигранты, они старались воссоздать атмосферу русского дома. Под блюдами с осетриной, икрой, соленьями и бутылками с водкой ломились столы, от дыма русских папирос и сигарет нечем было дышать, и все разговоры вращались только вокруг недавних или предстоящих поездок на родину. Но моя мама, при всей своей эмоциональности, никогда не испытывала сентиментальных чувств к отчизне, и, я думаю, она действительно не тосковала по России, — во всяком случае когда сумела преодолеть отчаянную ностальгию вскоре после приезда в Британию. На протяжении всего моего детства она постоянно восхищалась типичными для британцев достоинствами: пунктуальностью, основательностью и хорошим вкусом. Единственное, что ее раздражало, это расчетливость и бережливость англичан, которые она находила признаками приземленности натуры. Как и ее друзья-эмигранты, она глубоко презирала советский режим, очень любила современные циничные политические анекдоты о России. Один из ее любимых анекдотов был о матери Брежнева: старушка приезжает в гости к своему сыну, партийному боссу, на его виллу на море и, нервно оглядывая роскошную мебель, картины и автомобили, говорит: «Все это очень красиво, сынок. Но что ты будешь делать, если вернутся коммунисты?»

Пример Милы оказался заразительным. Один за другим почти все ее друзья и родственники или покинули Россию, или связали свою судьбу с иностранцами. В 1979 году эмигрировали в Германию со своей грудной дочкой Наташей старшая дочь Ленины Надя и ее муж, полуеврей Юрий, которых можно видеть на свадебных фотографиях Милы. В аэропорту Саша горько рыдал и, хромая на протезе, пытался прорваться вслед за дочерью, когда она уже прошла паспортный контроль. «Я больше никогда тебя не увижу!» — отчаянно кричал он.

Спустя полгода Сашу вызвал к себе его начальник в Министерстве юстиции и устроил ему грозный разнос: как он посмел скрыть от парткома, что у него на Западе не только сестра жены, но и собственная дочь! У Саши прямо в министерстве произошел сильный сердечный приступ, и в тот же вечер он скончался в больнице. Наде не разрешили приехать на похороны, и она всю жизнь винила себя в преждевременной смерти отца.

После девяти или десяти обращений за визой застенчивый друг моей матери, балетоман Валерий Головицер, который познакомил моих родителей, наконец получил разрешение на выезд. В 1980-м одновременно с тысячами советских евреев он с семьей эмигрировал в США. Там он вскоре расстался со своей женой Таней, стал жить в Нью-Йорке и занялся организацией гастролей советского балета.

Валерий Шейн, с которым Мила подружилась еще во время фестиваля, сделал головокружительную карьеру как театральный менеджер, стал богатым и известным, и в 1987 году женился на красивой англичанке, обожавшей все русское. Среди друзей Валерия она прославилась тем, что часами стояла в очереди за бананами, но покупала только один килограмм — советский покупатель купил бы столько, сколько мог унести.

В конце 1963-го была выпущена из ГУЛАГа невеста Жоржа Нива Ирина Емельянова. Она вышла замуж за известного диссидента и позднее эмигрировала в Париж. Ее мать Ольга Ивинская, которая послужила для Пастернака прообразом Лары в «Докторе Живаго», осталась в Москве, где и скончалась в 1995 году.

Племянница Милы Ольга последовала за своей сестрой в Германию, вступив в брак с англичанином; она оставила свою дочь Машу в Москве, чтобы потом ее привезла бабушка, моя тетка Ленина. Окончив школу, Маша тоже приехала в Германию, где ей удалили раковую опухоль; она осталась там жить и умерла от рака в 26 лет. Так Ленина оказалась в Москве одна и живет там по настоящее время.

Страсть к путешествиям никогда не оставляла Мервина. На протяжении всего моего детства он уезжал на долгие месяцы в качестве приглашенного профессора в Гарвард, Стэнфорд, Иерусалим, Онтарио, Австралию. Я с восторгом читал его замечательные письма, которые он иллюстрировал яркими рисунками австралийских ящериц и пиратов или маленькими карикатурами на самого себя, оказавшегося в смешных ситуациях — падающим с лодки, заблудившимся на своей машине. Я ужасно по нему скучал и с нетерпением ждал его очередного письма. Несколько раз я летал к нему один — «маленький мальчик без сопровождения», с накрепко пришитой к пальто этикеткой с моими данными, как у Мишки Паддингтона — в Кембридж, Массачусетс, или в Сан-Франциско, Калифорния. Мы наслаждались своей мужской компанией, и прямо в пижамах ели пиццу и допоздна смотрели по телевизору фильмы про Годзиллу. В Бостоне, на Чарлз-ривер, он учил меня управлять моторкой.

Мервин и Людмила. Лондон. 2006 год.

Однако дома обстановка была далеко не такой мирной и гармоничной. В отсутствие необходимости сражаться за личное счастье мама обратила всю свою энергию на мужа и детей, и, хотя я никогда не сомневался, что она меня любит, зачастую я с трудом выносил бурный натиск ее слишком страстной любви и заботы. Для моей мамы, этой эмоциональной динамо-машины, в доме на Пимлико было тесновато. Отец реагировал на частые домашние размолвки своим излюбленным способом: как только начиналась ссора, он вставал из-за стола и удалялся в свою крепость, кабинет, оставляя мать в слезах. Порой атмосфера в доме становилась напряженной, как перед грозой.

Благодаря Перестройке Михаила Горбачева, с декабря 1988 года мой отец снова начал регулярно приезжать в Советский Союз. Он нашел, что внешне Москва в эти последние годы советской власти осталась такой же, какой он ее знал, правда, во время первой же поездки на троллейбусе он не заметил за собой слежки и впервые чувствовал себя на улицах города совершенно свободно.