Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I Страница 81

Вот рассказы современников о таинственной смерти Габриэли. Приближался светлый праздник, бывший в 1599 году 11 апреля. Герцогиня Бофор /Габриэль/, будучи на четвертом месяце беременности и чувствуя себя нездоровой, прибыла вместе с королем в Фонтенбло на вербной неделе. По настоянию духовника своего Рене Бенуа, король на время страстной недели решился отправить свою фаворитку в Париж, где она намеревалась говеть. Они распростились, оба заливаясь слезами, и по просьбе фаворитки Генрих проводил ее до Мо, откуда она отправилась водой. «Долго они плакали, — рассказывает очевидец Сюлли, — а разъехавшись в разные стороны, часто оглядывались и перекликались. При этом последнем расставании Габриэль поручала королю детей, весь свой дом, прислугу. Растроганного короля едва высвободили из объятий фаворитки маршал Орнано, Рокелор и Фронтенак». Все это происходило в понедельник страстной недели, 5 апреля 1599 года. Прибыв в Париж, фаворитка остановилась в доме королевского банкира Цзаметти — бывшего башмачника Генриха III, ныне страшного богача, не чуждого политическим интригам, друга и приятеля Фуке Ла Варения, подобно ему из ничтожества (Ла Вареннь был поваром у сестры Генриха) достигшего должности королевского секретаря. Цзаметти и Ла Вареннь оба были учениками иезуитов и орудиями ватиканского кабинета во Франции. В дом Цзаметти, «вертеп роскоши, распутства и злодейства», вступила Габриэль в сопровождении Ла Варения одна, без свиты, без друзей… В этом роскошном жилище, с первого же взгляда показавшемся ей богато убранным гробом, фаворитка должна была готовиться к таинству причащения, размышлять о суете мирской и своих грехах, прислушиваясь к заунывному гулу церковных колоколов и шуму вечно живого города. Мы видели Анну Болейн в лондонской Башне, летописи сохранили нам подробности о ее предсмертной истоме и ужасе перед казнью; история записала даже последние ее слова… Но, сравнивая Анну с Габриэлью, нельзя не сознаться, что положение последней было ужаснее, и ее безмолвие, одиночество, безотчетный страх, или вернее предчувствие, были несравненно мучительнее.

Первым посетителем фаворитки был Сюлли, явный ее недоброжелатель; но и тому она была рада и, преодолевая отвращение, осыпала его любезностями, уверениями в дружбе, искреннем расположении… Лицемерила она или по долгу христианки перед исповедью мирилась с врагом? Ответ на этот таинственный вопрос фаворитка унесла с собой в близкую к ней тогда могилу. Уехавшего Сюлли заменила жена его, женщина сухая, чопорная, надменная. К ней Габриэль была еще ласковее и при прощании с ней выразила неосторожное желание видеть ее при отходе ко сну и при пробуждении /ses levers et ses couchers/, что могла сказать только настоящая королева.

Жена Сюлли возвратилась к нему в совершенной ярости от обиды, и оба отправились в свое поместье Рони. Утешая жену, Сюлли сказал многознаменательные слова: «Дай срок, друг мой: туго натянутая струна скоро лопается…»

После семейства Сюлли навестила полубольную Габриэль веселая, вертлявая, вечно живая принцесса Конти, если не любившая фаворитку, то по крайней мере умевшая ей ловко льстить, подражавшая ей в нарядах, в угоду ей носившая постоянно любимый Габриэлью зеленый цвет.

Болтовня принцессы несколько рассеяла тоску фаворитки.

В среду, 7 апреля, Габриэль исповедовалась в церкви св. Павла. Видимо довольная исполнением священного долга, радуясь приближению праздника, Габриэль обедала с аппетитом и тем большим, что ее амфитрион Цзаметти потчевал ее любимейшими блюдами и лакомствами… (В это самое время, вероятно, папа Климент VIII молился в своей ватиканской часовне.) После обеда Габриэль, в портшезе, охраняемом капитаном Монбазон, сопровождаемая дамами, отправилась в соседнюю домовую церковь к вечерне. Бывшая при ней мадмуазель де Гиз во время богослужения показывала ей самые радостные письма из Рима о скором разрешении королю сочетаться браком со своей возлюбленной, уверяя ее, что Генрих завтра же отправит в Рим преданного Габриэли Форте за давно желанным разрешением. Мадмуазель де Гиз сопровождала будущую королеву домой из церкви, откуда Габриэль вышла до окончания службы, жалуясь на головокружение и темноту в глазах. Дома фаворитка прогулялась по саду, потом скушала апельсин или немного салата и тогда-то, говоря, что ей хуже, упала будто убитая громом. Ее перенесли в спальню, раздели, и она очнулась, но была как будто в отупении… Новые припадки не замедлили: с фавориткой сделались жестокие судороги, во время которых, с воплями, раздиравшими душу, она часто хваталась за воспаленную голову. Прошел кризис, и Габриэль настойчиво требовала у Ла Варения, чтобы из «ненавистного» дома Цзаметти, «где бы ей не следовало останавливаться», ее немедленно перенесли к тетке ее, в монастырь Сен-Жермен, что и было исполнено.

Здесь слабой дрожащей рукой она написала письмо к королю, заклиная его позволить ей приехать к нему, не теряя ни минуты. Письмо это было отправлено в Фонтенбло с дворянином Пюипейру /Puypeyroux/, преданным Габриэли. Чтобы сократить время ожидания, несчастная женщина стала было читать письма Генриха, с которыми никогда не разлучалась, однако же не смогла по случаю наступления нового припадка, продолжавшегося до самой смерти. Предатель Ла Вареннь написал королю два письма, в первом уведомляя его о болезни, а во втором — уже о смерти Габриэли, всячески отговаривая не ездить к ней… Злодей боялся, чтобы его жертва не высказала королю тайны ее отравления. Но Пюипейру прибыл вовремя, и Генрих, прочитав письмо, в ту же минуту решился ехать к умирающей. Письмо Ла Варения застало его в Эссоне, откуда по настоянию вельмож убитый, растерявшийся король поехал обратно в Фонтенбло. В аббатстве Соссэ, в Вилльжюифе с Генрихом сделался страшный нервный припадок, принудивший его слечь в постель…

Габриэль скончалась утром в субботу, 10 апреля, несмотря на все старания доктора Ла Ривьера спасти ее. Бывшая при агонии придворная дама госпожа де Мартиг, приставая к умирающей с утешениями, громко читая отходную, ловко обирала с ее пальцев драгоценные перстни, нанизывая их на свои четки. Габриэль умирала на руках Ла Варения, и по словам очевидцев страдания ее были невыносимые, а судороги сводили ей рот к затылку, голову же заворачивали к пяткам. По трупу выступили черные пятна, что, по словам суеверов, было очевидным доказательством… не отравления, а «наваждения дьявольского». Ну, разумеется! Госпожа де Сурди одела покойницу белым покровом и положила ее на парадный одр пунцового бархата с золотыми галунами. Похороны происходили в понедельник 12 апреля в церкви св. Германа Оксеррского или, как говорит Л'Этуаль, в Мобюиссоне. Вскрытие трупа ничего не обнаружило, что неудивительно при невежестве тогдашних анатомов и искусстве токсикологов: итальянские яды XVI века едва ли могли быть уловимы аппаратом Марша или современным микроскопом.