Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел Страница 84

Наш самолет приземлился в Хитроу примерно в шесть вечера, так что, уложив девочек спать, мы принялись распаковывать вещи и обустраивать свое жилье.

Мне не терпелось позвонить по заветному номеру, который я хранил в памяти на протяжении последних четырех лет, но я не мог это себе позволить. Не будучи знаком с окружающей обстановкой, я не мог даже предположить, кто и откуда может за нами наблюдать. Даже если звонить из телефонной будки, то и в этом случае нельзя гарантировать полную безопасность. Никогда нельзя исключать, что кто-то может увидеть, как я вхожу или выхожу из будки, и сразу же заподозрит неладное. Мне не оставалось ничего иного, как набраться терпения и выдержки. Впрочем, подобная ситуация не слишком-то меня и огорчила, поскольку, оказавшись в Англии, я находился в приподнятом настроении. Уже одно то, что я здесь, в Лондоне, с головой, набитой секретами КГБ и Кремля, которые я смогу теперь передать англичанам, великая удача и для английской разведки, и лично для меня.

На следующее утро, холодное и облачное, я сразу же отправился в советское посольство, размещавшееся на Кенсингтон-Пэлас Гарденс в доме номер 13. Это было огромное, внушительного вида здание, как бы слегка отодвинутое в глубь обсаженной деревьями улицы и расположенное буквально в нескольких шагах от оживленной Бэксуотер-роуд. Одним из первых, кого я встретил, был Лев Паршин, так же, как и я, только что назначенный советником и прилетевший сюда на том же самолете, что и я. Прежде уем мы смогли приглядеться к обстановке, нас пригласили на ежедневное совещание, проводимое послом Виктором Поповым.

Мне он не понравился с первого же взгляда, и, как оказалось вскоре, моя интуиция не обманула меня. Круглое, с татарскими чертами лицо этого придирчивого, заносчивого коротышки было неизменно угрюмым и мрачным. В то утро он начал свое выступление в язвительной, как оказалось потом, типичной для него манере. На сей раз он был явно раздражен нашим с Паршиным приветствием.

— Товарищи, — начал он, — вчера к нам изволили прибыть сразу два новых советника, это их первый день в Лондоне. Невольно возникает вопрос: если каждый день станут прибывать два новых советника, сколько же их наберется у нас к концу года?

Между мной и Поповым сразу же возникли сложные отношения, которые и сохранялись вплоть до моего отъезда в Москву три года спустя. Приподнятое настроение, в котором я пребывал накануне, после встречи с ним улетучилось, не оставив и следа. К сожалению, понял я, посольство в Лондоне не имеет ничего общего с аналогичным учреждением в Копенгагене. Там мне весьма повезло, поскольку моими начальниками были Могилевчик и Любимов, личности разумные и достойные. К тому же мои сослуживцы обычные, нормальные люди. В значительной мере это объяснялось тем, что копенгагенское отделение КГБ считалось относительным захолустьем, не столь заманчивым, как Лондон, куда всем хотелось попасть самим или устроить своих протеже. Будучи престижным местом службы, Лондон как магнит притягивал всякую мразь, о чем можно было судить по сотрудникам и посольства, и лондонского отделения КГБ. Зависть, озлобленность, закулисные игры, интриги и кляузы, превращавшие жизнь в сплошной кошмар, расцвели здесь столь пышным цветом, что Центр в Москве выглядел по сравнению и с посольством, и с местным отделением того же КГБ самым что ни на есть пансионом благородных девиц.

Посол и сам служил объектом скандальных сплетен и слухов, поскольку его вторая жена была на двадцать лет моложе своего супруга. Недоброжелатели Попова особенно злопыхательствовали по поводу его тщеславного желания слыть интеллектуалом, хотя такового он даже отдаленно не напоминал. Когда-то, как мне стало известно, он возглавлял Дипломатическую академию в Москве, где готовили дипломатов из числа лиц, набиравшихся со стороны, и, так как ему довелось осуществлять руководство группой преподавателей, разрабатывавшей то ли программу, то ли пособие по одному из предметов, он возомнил себя чуть ли не академиком.

Оба заместителя Попова тоже были настроены крайне враждебно по отношению ко мне, хотя и по разным причинам. Один из них, Долгов, был способным и трудолюбивым дипломатом, зато другой, Быков, получил назначение в Лондон исключительно благодаря тому высокому положению, которое занимал его тесть Петр Абрасимов, советский посол в Восточном Берлине и влиятельный партийный аппаратчик. Когда в октябре 1978 года на папский престол был избран поляк, Иоанн-Павел II, Быков, замещавший в то время посла, выставил себя на всеобщее посмешище, отправив в Центр пространную телеграмму, в которой утверждал, что сам факт избрания славянина на этот высокий пост сулит огромные преимущества советскому блоку, поскольку будет содействовать усилению нашего влияния на Ватикан, Католическую Церковь и Запад. К несчастью для Быкова, позиция Центра была прямо противоположной: избрание на пост Папы Римского поляка представляет серьезную угрозу для коммунизма.

Руководителем сектора ПР, занимавшегося политикой, и моим непосредственным начальником был Игорь Титов, направленный в Лондон задолго до меня и остававшийся, даже после назначения на новый высокий пост, таким же малокультурным и неинтеллигентным.

Единственное, что можно было бы записать ему в актив, так это возрождение весьма популярной в семидесятых годах традиции собираться всем связанным с политической разведкой штатным сотрудникам КГБ по пятницам, после окончания рабочего дня, в садике при питейном заведении в Ноттинг-Хилл-Гэйт, чтобы провести там пару-другую часов, мирно беседуя за кружкой пива. Отмечу при этом, что, поскольку поговаривали, будто в этой самой пивнушке был завербован английской разведкой небезызвестный Олег Пеньковский во время одного из его краткосрочных визитов в Лондон в шестидесятых годах, как-то не поддавался разумному объяснению сам факт проведения сборищ сотрудников КГБ в сем злачном месте.

В лондонском отделении КГБ имелся и свой не знающий себе равных людоед-великан, в роли которою с огромным успехом выступал сам резидент — Аркадий Гук, являвший собой громадную жирную тушу, почти что лишенную мозгов, отсутствие коих с лихвой компенсировалось изощренным коварством. Точно так же, как Сталин ненавидел евреев, входивших в состав Политбюро, и не смог спать спокойно, пока не уничтожил их всех до единого, Гук на дух не принимал интеллигентных людей. Но больше всех ненавистен ему был посол, против которого он вел изнурительную тайную войну. Не в силах простить Попову его интеллектуальное превосходство, он всю свою энергию направлял на осуществление антипоповской кампании.