Ганс Рефельд - В ад с «Великой Германией» Страница 85

Июль 1945 г. После нескольких напрасных попыток уволиться мы ушли сначала в лагерь демобилизации Блекендорф. Здесь мы жили, несмотря на отвратительную погоду, в палатках в старинном дубовом лесу. Лежали под высокими деревьями на корнях, поднимающихся из-под земли. При сильной грозе, когда гремел гром, словно выстрелы 8,8-см зенитной пушки, отвратительно чувствовали себя у этих дубов. Ожидание изматывало! Наконец нас все же отправили снова в военный округ Аренсбург. Итак, мы прибыли в Ойтин, в ведомство, занимавшееся отправкой солдат на родину. Там нам заявили, что Аренсбург не покинут никакие сельскохозяйственные рабочие! «Кругом марш!» Вновь мы стали «исправлять свои документы». Появились новые бумаги. Это стоило нам тяжелейших трудов, пока наконец мы не явились на новое освидетельствование. Однако, учитывая прежние промахи, мы теперь уже знали, что следует научиться «бегать, как зайцы». В течение этих четырех дней мы помогли двум унтер-офицерам и семь раз добывали продовольствие для 11 солдат. Мы объявляли себя представителями от различных учреждений, где имелись склады продовольственного снабжения. «Выдайте довольствие двум унтер-офицерам и девяти солдатам для следования к пункту демобилизации», — говорили мы. «А где эти люди?» — «Там лежат, на опушке леса». Мы лгали беззастенчиво, с каменными выражениями лиц. Теперь мы уже не умирали с голоду. Мы просто пробирались контрабандой на пункт продовольственного снабжения. И выходило у нас все это удивительно быстро и хорошо! На следующий день мы едем в Ойтин. Я хорошо помню этот день, когда мрак наконец рассеялся. После установления профессиональной группы нас отправили в зал. Там мы должны были заполнить четыре больших анкеты, оставить отпечатки пальцев и подвергнуться медицинскому обследованию, дезинфекции и контролю. Наш небольшой багаж осмотрели очень поверхностно, и после передачи личного знака мы получили желто-зеленый шелковый треугольник, который должны были носить на своих мундирах. С английской визой на увольнение мы являемся в «Discharged from the army»[23]. Странное грустное чувство охватывает меня, когда серебряные нашивки срывают с воротника и погоны с плеч. Все-таки я несколько иначе представлял себе свое увольнение. С сорока имперскими марками выходного пособия мы можем наконец идти.

17 июля 1945 г. При непрекращающемся дожде нас целой колонной вывезли на грузовиках. На отдыхе мы общаемся с англичанами, которые тоже едут куда-то на грузовых автомобилях. Юный английский солдат вспоминает об атаке русских под Волховом и паническом бегстве с поля боя немецких солдат, которые сейчас бегут так же быстро из плена. Его слова наполняют меня яростью! Я один из последних вернулся с этой войны, пройдя ее всю. И никогда не бежал, а англичане смотрели на войну в России, словно сквозь матовое стекло, и я с ними никак не мог согласиться.

Англичанин с белым лицом и со стеком в руках готов со мной согласиться. Но я не могу утихомирить свой гнев и ору на него: «You fucking bloody bastard! Go to hell!»[24]. Потом я выхватываю у него стек из рук, ломаю его об колено и бросаю яростно на пол. Это дерзко! «Томми» бросается на меня, а я продолжаю гневно повторять ругательства, не отходя от кабины водителя американца, «Студебекер» которого не успел еще отъехать и пятнадцати метров: «Hei, boy! Come on here! Come! Come!»[25]. Из кабины высовывается смеющееся лицо солдата США, который кивает мне. Я бегу к нему. Он приглашает меня сесть в кабину, затем нажимает на газ, и я больше уже не вижу моего англичанина. Что теперь будет? Я слышу равнодушную перебранку между англичанами и водителем-американцем из колонны «Студебекеров». Мой «ами» кричит что-то «томми», что звучит не очень любезно, однако я не могу этого понять. Мы «учили» американо-английский язык уже слишком поздно. Волнение охватывает меня, но тут пленные поднимаются на грузовики, я слышу ворчание моторов, и колонна трогается. Проехав несколько сотен метров, мой «ами» добродушно похлопывает меня по плечу. Я могу теперь приподняться и вижу англичанина, который все еще стоит на старом месте. «Ha-ha! That was great! Those fucking-bloody boys!»[26] Через некоторое время американец указывает на мое мотоциклетное новое, с иголочки, пальто (фирмы «Клеппер»). Я понимаю, что он охотно взял бы его у меня. Поэтому разъясняю, что мой дом в Хагене разрушен бомбами и у меня вообще нет никакой другой одежды, а тем более пальто. Мне необходимо это мотоциклетное пальто, так как оно у меня единственное. Позже мы беседуем о войне. Когда я упоминаю о нашем 8,8-мм («eighty eight») миномете, он думает, что это какая-то совершенно необыкновенная противотанковая пушка. В чем-то он прав. Погода улучшается, я открываю дверь кабины водителя, сажусь на ее край и свешиваю ноги. «Друзья с другим номером полевой почты», как мы часто называем противника, мчатся, как сумасшедшие! То едут прямо по аллеям, то по тротуару, так что сидящих в кузове вояк бьет сучьями прямо по голове. И при этом смеются. Шоферы, как правило, цветные. Но они довольно-таки опытные водители. Мы выезжаем на автобан Любек — Гамбург — Бремен. В Цевене останавливаемся, съезжаем с «имперского шоссе» и остаемся ночевать у большого костра. Меня возмущает, что несколько бывших вояк меняют свои ордена или почетные знаки на бутерброд с маслом. Но что поделаешь? Ночью я испытываю противоречивые чувства. Теперь мы на пути «домой», но имею ли я вообще дом? Место, где живут еще мои родители. Цел ли этот дом? Известий никаких нет. Нам, правда, сказали, что, как только наладится почтовая служба, нас всех уведомят о родственниках. Но когда это будет? Месяцами мои родители ничего не знают обо мне — письма не доходят. Так же ничего не знаю и я. А ведь там могло случиться самое плохое, особенно в связи с тем, что я слышал по радио: «В руинах мертвого города Хагена бушуют сильные уличные сражения, которые замыкают котел вокруг Рура». Когда мы проезжаем Гамбург, то видим настоящий «мертвый город». Все люди оттуда сбежали. Остались одни руины! На следующее утро мы едем в бешеном темпе, 70 миль в час (90 км/ч), на Бремен. Там уже все по-иному. Людей много. Нас, военных, очень волнует, как местные жители отнесутся к нам. Но что кажется непостижимым: люди в городах-развалинах, где на улицах лежит еще много трупов, которые не знают, живы ли их отцы и матери, не утратили любви к нам! Они машут нам и приветствуют возгласами ликования: «Откуда вы? Куда едете?» Бросают нам хлеб, цветы и всевозможные продукты. Мы получаем молоко и кофе (суррогат кофе). Люди смеются. Они радуются, что солдаты снова возвращаются домой. Они не виноваты в этой проигранной войне! Некоторые женщины плачут, но в то же время и кивают нам.