Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая Страница 86

Мали, все принимая и со всем соглашаясь, в душу нового зятя не впускает. Не скандалит, конечно, да и не с чего, живут мирно, хотя трудно. Фирочка и сама иногда робко замечает мужу:

— Пока ты профессором станешь, жизнь кончится, а мы с тобой и не заметим.

Авраам рассудительно успокаивает:

— Если не учиться, она все равно кончится, так что не жалей. Поверь мне на слово, лучше быть женой врача, чем женой продавца ботинок. Во всяком случае, полезнее для здоровья.

С детских лет Авраам мечтал о профессии врача. Сначала это были детские представления — сделать так, чтобы мама с папой были всегда и оставались молодыми и веселыми. С возрастом его мечтания становятся более осмысленными. Юность Авраама Быстрицкого пришлась на жестокое время. В революционные годы, в короткий период его комсомольской активности, чехарда властей, девальвация духовных ценностей и даже самой цены человеческой жизни — все это привело Авраама в продотряд. Вместе с такими же энтузиастами он поехал однажды по деревням в поисках лишнего хлеба у хозяев — такой тогда придумали безнадежный способ накормить голодных. Обернулось бедой: группа юных революционеров попала в руки бандитов, особых разбирательств не было, их просто поставили в ряд на краю песчаного карьера и без долгих разговоров постреляли одной очередью, мальчики и осыпались в яму, зиявшую за их спинами. А довольные патриоты неньки Украины поспешили убраться, пока красные их не поставили на том же обрыве.

Авраам упал в яму на миг раньше, чем пуля просвистела. Отлежался, выбрался из-под тел товарищей и побрел домой. Ему тогда было 19 лет. Его рыжая густая шевелюра стала серой — проседь появилась за часы, проведенные среди убитых. Левый глаз, как шутил сам Авраам спустя годы, сменил ориентацию — появилось легкое косоглазие и осталось навсегда. К чести Фирочки, она этого просто не замечала, видела только редкую васильковую синеву его взгляда и пышную шапку волос. Вот после того эпизода он и понял, что нет в мире дела важнее, чем врачевать тело и душу человека. Все прочие грани жизни казались Аврааму некими дополнениями к главной задаче, ценными, но не обязательными переменными. Он весь заострен на медицину фанатично, стремится овладеть всеми тайнами профессии и искренне убежден, что врачевание — это не только набор знаний и умение их применять, но и специфический характер, особый, отличительный образ жизни, некое посвящение свыше, служение, миссия.

И он упорно каждый вечер, едва успевая перекусить после работы, бежит на лекции или в этот самый театр мертвецов, который так не одобряет теща.

Впрочем, вскоре теще становится некогда забивать себе голову проблемами зятя. Живут себе, любятся — пусть их. А тут старшую дочь красавицу Рину высмотрел в кондитерской за кассовым аппаратом солидный жених, врач-стоматолог Илья Сокольский. Не очень, правда, молодой, вдовец уже и с двумя детьми, но и невесте давно не 17 лет, а из приданого у нее только и есть, что доброе имя. Да и очередь из влюбленных рыцарей как-то не просматривается, видно, белых коней своих растеряли по пути к ней, так что выбирать не приходится. Свадьбы особой и тут не затевают, расписались в будний день в ЗАГСе, и молодая жена переехала к мужу в обжитую другой женщиной квартиру. Но работу не бросила, по-прежнему исправно сидит полную рабочую неделю за кассой, выставляя цену чужим сладостям. Дети мужа, два худосочных мальчика — погодки, лет 8–9, встретили Рину на редкость приветливо:

— Ты теперь нам будешь вместо мамы? — хором спрашивают они.

— Нет, конечно, мама бывает только одна. Но я буду о вас заботиться, буду вас любить и никогда не буду обижать.

— Ладно, тогда живи, — миролюбиво соглашаются мальчики. А потом, переглянувшись, кивают друг другу, и Рина сразу понимает, что им надо решиться еще что-то сказать ей. Правильно понимает.

— Только ты нас не бей и папе не ябедничай, — решительно сказал, как выдохнул, старший. — И еще, знаешь, только это секрет, — он подошел совсем близко, потянул ее за руку и теплыми губами прошептал ей на ухо: — Наш папа о-о-очень жадный, у него кусок хлеба не выпросишь, будь осторожна.

Рина не поверила. Но доктор Сокольский очень скоро доказал молодой жене, что дети у него на редкость правдивые. Если в доме появляется что-нибудь вкусное — шоколадка из кондитерской или куриная ножка, Рина угощает детей в укромном уголке огромной двухэтажной квартиры — они давно уже облюбовали себе закоулок под лестницей, там и устраивают свои маленькие пирушки — мачеха по секрету от родного отца подкармливает мальчиков, как может. Иной раз он застает их за этим преступным занятием, тогда вспухает скандал, детей отправляют в их комнату, Рина уходит плакать на кухню, глава семейства запирается в кабинете. А через пару часов выходит с примятой диванным валиком щекой и обиженным тоном требует чаю. Жизнь возвращается в берега.

Увы, хрупкая семейная конструкция продержалась недолго. То ли из-за того, что однажды молодая жена ненароком разбила сахарницу из сервиза, то ли любящий папаша заметил, что сыновья бегают за мачехой как хвостики, только он закатил вселенский скандал с рукоприкладством, и Рина в чем стояла вернулась к маме. Хорошо, что работу не бросила!

Было это ранней осенью, только начался учебный год, мальчики пошли учиться. Дорога в школу и особенно обратно вела их мимо кондитерской, они всякий раз забегали к бывшей мачехе поздороваться, рассказывали про свою невеселую жизнь, и она всякий раз покупала им по шоколадке. Товарки по кондитерской сочувственно качали головами:

— Тебе бы своего такого завести!

— Я попробовала, завод оказался негодный, — отшучивалась Рина.

А однажды разоткровенничалась:

— Я даже к врачу недавно сходила провериться. Так сказали, что у меня детей не может быть, что-то там не так устроено. Если бы мог быть ребенок, я бы от мужа не ушла, все бы стерпела.

И когда спустя месяц-полтора все вокруг стали замечать, что Рина как-то удивительно похорошела и пополнела, она искренне удивляется