Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена Страница 87

Письмо генерала Брасова возымело свое действие: Федоров был причислен к французской миссии. Как всю войну, с ним неизменный Ланеро. Одним приказом решается их положение в русской армии. Приходит из Петрограда и такая телеграмма. «Киев. Авиаканц. Принцу Мюрату.

Относительно отпуска жалованья Ланеро размере трехсот рублей месяц, установленных для прочих французских механиков, прибывших апреле 1916 года с французскими летчиками… утверждено. Одновременно утвержден отпуск жалованья размере шестисот рублей су-лейтенанту Федорову…» Вскоре после приезда в Одессу Федоров побывал в Киеве, где подолгу жили родители, чтобы быть поближе к детям, учившимся там: в политехническом — Костя, в медицинский поступила Аня, неподалеку практиковал земский врач Антоний Федоров.

Встреча была радостной и горестной одновременно. Мать не могла наглядеться на Виктора; десять лет пропадал в чужих краях. Все расспрашивала о невестке, внучке, которых не видела, о жизни, перескакивая с одного на другое:

— Так на кого похожа Галочка? По карточке не понять.

— Черненькая в меня, глазастая… Право, не знаю… Вот вертлявая, точно.

— Значит, в тебя… — И тут же, всплеснув руками: — Как же ты простоквашей торговал?

— Да это когда было, мама! — расхохотался Виктор. — Приехал в Неаполь, там знакомые сосватали мне в кредит лавчонку мацони… Смех один… Сбежал я от этой кислятины, какой из меня торговец… В Париж уехал, там на грузовике ездил, такая была чертова машина… Чего я только не перепробовал.

— Как тебе летать не страшно? — опять заволновалась мать. — Ведь видела я в Святошине, это же страх какой… А тут еще война… нога-то не болит?..

И тревога за сына, и гордость. Какой банкет в его честь устроили киевляне, как ее поздравляли, благодарили за Виктора, вот не дожил Георгий Петрович до радости такой, умер перед самым приездом сына…

И старшего Петра нет здесь, в Киеве, скончался от ран…

Вспомнили, как проникновенно пел Петр свой любимый романс «Пара гнедых».

— Не хуже Собинова, — сказала Аня.

— А уж Яша поет… — покачала головой Анна Федоровна, вспоминая певуна-сына. — Где-то он, чуть не месяц писем нет… — И кончиком французской тонкой шали, привезенной Виктором, смахнула слезу…

— Мама, — обнял ее Виктор, — ты же у нас самая, самая…

Он хотел сказать «сильная», но слово застряло, оно бы могло прозвучать укором, ведь столько вынесла и продолжает выносить эта рано поседевшая женщина: смерть первенца, каторга Семена, тюрьма Евгения, трое сыновей на фронте… Да еще пятеро осиротевших внуков и внучек, только приехала от них…

— Хорошо, ты хоть в школе теперь, поспокойней мне.

Виктор не стал говорить, что подал рапорт о посылке на фронт, вчера заходил в канцелярию Авиадарма, она тут, в Киеве. Прощаясь, он с трудом заставил мать взять деньги.

— Ты бы своим послал лучше, мне тут хватит.

— Да посылаю я, мама, не беспокойся.

— Скорей бы кончалась война… Одно горе… Анна Федоровна перекрестила сына.

Из Киева Виктор заехал еще к брату Антонию в Чернигов.

Смуглый и кареглазый Антоний был выше ростом, осанист, красив, как итальянский тенор.

— Вот тебе бы в «Гранд-опера», — восхищался братом Виктор, — все бы парижанки с ума посходили.

— Особенно если бы я завел свою любимую, помнишь? — И Антоний весело затянул: — Прощай, бабы, прощай, девки, угоняют нас от вас, на ту гору на высоку, на далекий на Кавказ…

— Ну и голосина же у тебя! После войны соберу вас всех и в Нижний, на ярмарку, хор братьев Федоровых.

Так они балагурили за добрым мужским застольем.

— Да, — вспомнил Виктор, — мне мама говорила, ты от Семена письмо получил?

— Выпустили его, в Бухаре сейчас, комиссар какой-то. Евгений тоже в политику ушел, а ты, старый бунтовщик, угомонился?

— Сам видишь, я человек военный.

— Погоди, погоди, не Семен ли мне писал, что у тебя подпольная кличка была Виктор-военный?

— Именно, что была. Меня в эмиграции боевики завлекли, по молодости лет, отчаянные люди, смелые, да только понял потом, террором много не сделаешь, хоть и красиво выглядит… Перед войной посерьезнее люди встретились. Думаю, Керенским дело не кончится…

Ночь напролет проговорили братья, заново узнавая друг друга после десятилетней разлуки. В конце мая Федоров получает назначение в 9-й корпусной отряд, который входил в истребительскую группу Крутеня.

Перед этим Федоров на несколько дней ездил по делам в Петроград. В гостинице «Франция», где он остановился, выбрав ее из-за приятного слуху названия, произошла любопытная встреча. Незнакомый подпоручик, увидев французского офицера, извинившись, обратился к Федорову как к соотечественнику.

— Альфонс Пуарэ, — представился подпоручик. Как же он был удивлен, узнав, что Федоров русский, доброволец.

— Я тоже волонтер, меня война застала в России!

Они разговорились, и Пуарэ поделился с новым знакомым своим горем — оскорблена его честь боевого офицера.

— Посоветуйте, как быть? — Они зашли в номер Пуарэ. — Вот я написал военному министру, неужели мне не ответят? Посмотрите, вам все станет понятно. И… тут много ошибок, очень прошу… заодно… Федоров взял черновик письма.

«…Начиная с открытия военных действий, я служил в Российской армии в качестве охотника-авиатора и был произведен в прапорщики, а затем в подпоручики за услуги, оказанные 2-й армии.

Сверх того мною получены награды: четыре Георгиевских креста, орден Св. Владимира 4-й ст., орден Св. Станислава 2-й ст., Георгиевское оружие…»

Федоров с нескрываемым уважением посмотрел на Пуарэ.

— И вас отчисляют?!.

— Представьте себе, при этом не объясняют причин. Я честно сражался, был ранен, летаю, куда бы ни послали, очень дружу с товарищами, люблю их, ничего понять не могу! Что мне делать, разве можно так обращаться с человеком?.. Немыслимое оскорбление! За что?..

— Ничего не понимаю! — искренне удивился Федоров. — Я думаю, что теперь, после революции, к вам отнесутся иначе. Вы сказали, что все это тянется с января?

— Да, командир отряда сам ничего понять не может.

— Поезжайте прямо в Киев, теперь новый Авиадарм, боевой летчик Ткачев.

— А это письмо?

— Подайте, раз написали, но, если не ответят, только в Киев.

Федоров исправил ошибки, изменил несколько фраз, крепко пожал руку полному Георгиевскому кавалеру, пожелав всяческих успехов.

— Поверьте, мне, как русскому, просто стыдно.

Об этой истории Федоров рассказал полковнику Людману. Глава французской миссии был удивлен и возмущен.

— Пуарэ не имеет к нам отношения, но я много слышал о нем самых лестных отзывов. Возмутительный случай! Посмотрим, что можно сделать, я поговорю в Управлении.