Игорь Тимофеев - Бируни Страница 88

Бируни выслушивал сетования старых поэтов молча, ничего не отвечал. Бывшие фавориты Махмуда не вызывали в нем ни жалости, ни сочувствия. Ничтожной ему казалась и мышиная возня сторонников Масуда, затеявших вечную как мир борьбу за чины и награды. Расположение султана, становившееся с каждым днем все более очевидным, волновало и радовало его вовсе не перспективою личных выгод. Почти всю жизнь, сколько помнил себя Бируни, стесненность в средствах стояла неодолимым препятствием на пути научных стараний. Теперь, когда тяжесть прожитых лет уже ощущалась спиной, сутками напролет не знавшей разгиба, попутный ветер, кажется, впервые задул в его паруса. Надо было спешить.

Если вокруг личности Махмуда мнения историков разошлись, то в отрицательной оценке его преемника единодушны практически все.

«После кратковременного царствования младшего сына Махмуда, Мухаммеда, — писал В. В. Бартольд, — власть перешла к старшему, Масуду (1030–1041), который наследовал только недостатки отца. Масуд был такого же высокого мнения о своей власти, как Махмуд, и так же желал решать все дела по своему усмотрению, но, не обладая способностями отца, приходил к пагубным решениям, за которые упорно держался, не обращая внимания на советы опытных людей. Рассказы о подвигах Масуда на охоте и в битве показывают, что он отличался физической храбростью; тем более поражает в нем полное отсутствие нравственного мужества; в несчастии он оказывался малодушнее женщин. В корыстолюбии Масуд нисколько не уступал Махмуду, и обременение жителей поборами при нем достигло крайней степени».

Еще непривлекательней выглядит Масуд в описании советского востоковеда А. К. Арендса, переводчика «Истории Масуда» Бейхаки на русский язык: «Это упрямый, своенравный, самонадеянный и подозрительный деспот, коварный жестокий лицемер и в то же время игрушка в руках своекорыстных советников. Внезапные порывы великодушия и добросердечия носили в нем скорее наигранный характер, в этом преобладало желание казаться великодушным, справедливым и добрым, ибо таково было традиционное представление о повелителе. Масуд в противоположность отцу был совершенно лишен государственного ума, он был плохим администратором и оказался бездарным полководцем, когда пришлось вести войну с Сельджукидами… Ко всему тому Масуд был пьяницей, пристрастие его к вину обостряло дурные нравственные качества и сводило на нет хорошие».

Самонадеянность и заносчивость вкупе с подозрительностью сослужили Масуду недобрую службу. Не считаясь с мнением опытных людей и вместе с тем во многом полагаясь на советы прожженного интригана Заузани, он с первых дней своего правления обнаружил склонность к непродуманным и недальновидным решениям и допустил ряд серьезных политических просчетов, в конечном счете подорвавших авторитет и могущество газневидской державы. Так, уже в 1031 году он сместил с должностей и бросил в темницу двух крупных военачальников, пользовавшихся доверием и покровительством отца: Эрьяруна, командовавшего газневидскими войсками в Индии, и хорасанского сипахсалара Гази, который летом 1030 года одним из первых перешел на его сторону и поддержал его в борьбе за власть. Неожиданная опала Гази, чья преданность Масуду ни у кого не вызывала сомнений, вызвала глухой ропот в армии, но Масуд, прислушивавшийся к Сплетням дворцовых интриганов больше, чем к осторожным советам Абу Насра Мишкана и вновь назначенного визирем Майманди, продолжал действовать в том же авантюристическом духе.

Еще в 1030 году он пригласил на службу вождей сельджукских племен, в свое время отброшенных Махмудом от границ Хорасана. Союз с сельджуками в принципе мог бы способствовать укреплению военной мощи Газны, но, когда туркмены стали жаловаться на произвол газнийских военачальников и потребовали выплачивать им жалованье, Масуд, не задумываясь о последствиях, летом 1031 года приказал схватить Ягмура и нескольких других сельджукских предводителей и предать их мучительной казни. Так он по собственной воле нажил себе на границах Хорасана опаснейших врагов, которым в будущем будет принадлежать решающая роль в разгроме газневидской державы.

Не менее нелепой и опасной по своим последствиям была и предпринятая им в 1030 году попытка покушения На хорезмшаха Алтунташа, бывшего гуляма Махмуда, поставленного им над Хорезмом после завоевательной кампании 1017 года. Эта идея, подсказанная Масуду Абу Сахлем Заузани, не имела никакого политического смысла и, более того, противоречила государственным интересам Газны, для которой Хорезм был мощным форпостом в Мавераннахре, сдерживавшим враждебные поползновения караханидского правителя Бухары. Бессмысленность этой предательской акции усугублялась еще и тем обстоятельством, что Алтунташ никогда не помышлял об измене и остался верным вассалом Масуда до конца своих дней.

Продолжая грабительские походы в Индию, традиционно считавшуюся главным направлением военной экспансии его державы, Масуд проявлял непростительное легкомыслие в отношении Хорасана, и эта политическая близорукость обошлась ему особенно дорого: именно оттуда начался развал газневидской державы, который ни ему, ни его преемникам уже не удалось остановить. Безжалостное выжимание налогов из жителей Хорасана широко практиковалось и при Махмуде, но лишь в годы правления Масуда оно приобрело характер открытого и бесконтрольного грабежа. Абу-л-Фазл Сури, назначенный при Масуде гражданским правителем Хорасана, фактически объявил всем податным сословиям настоящую налоговую войну, не останавливаясь перед насилием и в отношении местной знати, которая стала все чаще обращаться к Караханидам с просьбой защитить ее от произвола газнийских властей. Уже один этот факт, свидетельствовавший о растущих центробежных тенденциях в главной провинции государства, казалось бы, должен был насторожить Масуда, но Сури взял за правило делиться с ним своей добычей, и султан, ослепленный баснословными подарками, ежегодно поступавшими из Хорасана, даже гордился ловкостью своего наместника, раздраженно отмахиваясь от настоятельных требований Абу Насра Мишкана сместить зарвавшегося казнокрада, чьи действия подрывали в глазах хорасанской знати державный авторитет Газны.

Не вникая глубоко в государственные дела, Масуд большую часть времени проводил в развлечениях, наконец-то позволив себе то, что было запретным при жизни отца. «Когда сел на царство Масуд, — писал внук Кабуса ибн Вушмагира Кей-Кавус, много лет проживший при газнийском дворе, — он вступил на путь смелости и мужества, но управлять царством он совсем не умел и вместо того, чтобы царствовать, предпочитал развлечения с рабынями». Увеселительные ассамблеи во дворце Масуда всегда сопровождались неумеренными возлияниями; султан, пристрастившийся к хмельным напиткам еще в юные годы, нередко пьянствовал по нескольку дней подряд и, хватая за полы халатов пытавшихся улизнуть придворных, кричал: «Никому не уходить! Сейчас будем пить вино!»