Владимир Голяховский - Это Америка Страница 9

Лешка надулся, но промолчал.

В Шереметьево приехали на двух такси, рано, едва светало. Только вошли внутрь здания, как три мужские фигуры, одетые в одинаковые серые пальто, отделились от стены и пошли за ними.

— Мои хвосты, агенты, — сказал Алеша. — Один из них тот самый, который меня допрашивал. Они-то знают, куда меня отправят.

Мужчины молча стояли в отдалении, не спуская с Алеши глаз. С другой стороны к нему подошли два иностранных корреспондента. Алеша показал им на агентов. Один все же спросил:

— Вы знаете, куда вас высылают?

— Понятия не имею.

В это время зазвучал репродуктор:

— Объявляется посадка на самолет, вылетающий по маршруту Москва — Вена.

Августа заплакала:

— Сейчас тебя позовут…

Но никто к ним не подходил. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, к пограничному пункту, зашевелилась густая толпа эмигрантов, послышались рыдания. Лиля смотрела на них — вот так должна будет улетать и она.

Потом опять услышали радио:

— Объявляется посадка на самолет, вылетающий по маршруту Москва — Прага.

От группы агентов отделились двое и подошли к Алеше:

— Прощайтесь с семьей и следуйте за нами.

Алеша расцеловался со своими, Августа подтолкнула его к Лиле:

— Последний поцелуй отдай жене.

В сопровождении двух агентов он поднялся на второй этаж, помахал рукой и скрылся из виду. Корреспонденты тихо наговаривали что-то в карманные магнитофоны.

Весь вечер Лиля ждала у телефона: может, Алеша позвонит? После полуночи наконец раздался звонок, и ясный голос Алеши сказал:

— Лиличка, дорогая!

— Алешенька, наконец-то! Я сижу у телефона и жду твоего звонка. Что у тебя?

— Пока все идет хорошо. Те двое отделились. Меня встретили чешские писатели — драматург Вацлав Гавел и Иржи Кризан, журналист Иржи Динстбир, все замечательные ребята. Они узнали о моей высылке от журналистов.

Оказывается, они перевели на чешский два моих стиха «Кулак России» и «Памяти Яна Палаха», которые я написал, когда подавили «Пражскую весну»[8]. Они приняли меня как своего.

5. Лиля увольняется с работы

Без Алеши квартира и жизнь опустели. Лиле все казалось, что вот — вот она услышит звук отпираемой двери и он появится на пороге. Она замирала на секунду, но… Теперь ей предстоял первый решительный шаг перед подачей документов на отъезд — увольнение с работы. Грустно и больно было уходить, но подача заявления на эмиграцию считалась почти предательством родины: устраивали общее собрание, осуждали и с позором снимали с работы. Чтобы не испытывать этого унижения, Лиля решила уволиться заранее и подготавливала свой уход в тайне.

И вот она задумчиво сидела перед бумагой и собиралась писать заявление об уходе. Лиля всегда была занята, привыкла быть нужной людям. Это уникальная особенность медицинской профессии — быть постоянно нужной. Все это кончится после подачи заявления. Лиля медленно писала просьбу освободить ее «по собственному желанию» и думала: «А что будет со мной в Америке? Удастся ли мне опять стать врачом, хирургом? Неужели с этим заявлением закончится моя врачебная жизнь?..»

В 1970–е годы пути эмиграции еще не были проторены. Русские врачи ничего не знали о структуре американской медицины, «железный занавес» долгие годы скрывал от них ее достижения. Одно было ясно — стать там снова врачом будет очень сложно.

Лиля решила поговорить с Рупертом Лузаником, расспросить его. Он давно уже готовился к отъезду в Америку, и от него можно получить полноценные сведения. Лиля позвонила ему, они встретились возле его дома, на Войковской.

Стояла мягкая погода, редкая для января: яркое солнце освещало сугробы и заснеженные деревья. Лиля и Руперт медленно гуляли вокруг дома, и их грустное настроение не соответствовало радостным солнечным бликам на снегу. Рупик начал с жалобы:

— Ой — ой, нам пришел отказ. Такое мое «еврейское счастье».

Все уже слышали эту новость, но он не мог говорить ни о чем другом. Лиля внутренне содрогнулась: а вдруг ей тоже откажут, что тогда?

Перед Лилей стоял человек, у которого отбирают будущее. Он злобно воскликнул:

— Если бы ты знала, как я ненавижу здесь все, как мне противны их хамские рожи! За что, за что они меня мучают?!

Она видела его навернувшиеся слезы и думала: «Что сделали с человеком? Блестящий ученый, талантливый врач, он мог стать гордостью русской медицины и многое сделать для нее. Вместо этого его вышвырнули, унизили. За что? За то, что он беспартийный еврей и потому не может быть профессором. Может ли он любить страну, которая так унизила его?» [9]

А Рупик вздохнул и продолжал:

— Единственное мое утешение теперь — чтение Библии. Если бы ты знала, какие это яркие истории, какие глубокие мысли заложены в них! Конечно, Библия не могла быть написана человеком, это творение Высшего разума. Я счастлив, что пришел к вере и поверил в Творца. Раньше я думал, что образованный интеллигентный человек не может верить в Бога, теперь я думаю, что образованный интеллигентный человек не может не верить в Бога.

Лиля не знала, что сказать. По понятным причинам Рупик находился в глубоком психическом шоке, но этот переход трезвого ума к религиозному фанатизму поражал ее, она не могла этого понять. Чтобы не продолжать эту тему, она заговорила о другом:

— Рупик, я ушла с работы и подаю на отъезд. Мне нужен твой совет: как мне подготовиться к американской медицине?

Пораженный, он переспросил:

— Я правильно понял — ты ушла с работы и подаешь на отъезд?

— Да, мы собираемся ехать в Америку.

— Но вы с Алешей казались мне такими благополучными…

— Алешу выслали. Мы встретимся с ним в Европе и уедем в Америку. Об этом я и хочу поговорить с тобой.

— Ты хочешь там работать врачом?

— Конечно, хотела бы. Не еду же я туда, чтобы стать посудомойкой.

Рупик задумался, закатил глаза, как он всегда делал перед серьезным разговором, помолчал и начал обстоятельно рассказывать:

— В Америке врачи — это элитная группа, в отличие от России. Третья наиболее состоятельная прослойка, после банкиров и юристов, по своему положению они принадлежат к высшим слоям общества.

Лиля взяла его под руку, перебила:

— Рупик, я еду туда не за богатством, мне столько лет, что я уже не успею пробиться в высший класс.

— Да, да, это непросто. Иммигрантам нелегко пробиться в медицину. Сначала требуется сдать сложный письменный экзамен по всем разделам медицины, надо ответить на сотни разных вопросов. Почти все наши эмигранты вынуждены сдавать экзамены по много раз, прежде чем получат проходную оценку. А после экзамена необходимо пройти резидентуру.