Виктор Андриянов - Косыгин Страница 9

Листаю плотные страницы сероватой бумаги — в такую, наверное, приказчики заворачивали селедку, другой в осажденном городе не было. Прочитанную газету пускали на самокрутки. Алеше отец курить не позволял, да он и сам не особо тянулся. (Закурил только в другую войну, Великую Отечественную, порой двух пачек «Беломора» на день не хватало. А 9 Мая, в День Победы, как отрезал: все, больше не курю!)

Ребячество с двумя-тремя годами юности, по словам Герцена, — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все будущее. В биографии Косыгина эти годы выпали на февраль и октябрь 1917 года (ему тринадцать), на Гражданскую войну… Ребячество забылось, будто его не было. Юность прошла в красноармейской фуражке. Косыгины — Николай Ильич, Павел, Алексей — записались добровольцами в Красную Армию. Алексея определили служить в одной части с отцом. О чем толковали, когда выпадала свободная минута, отец и сын, их товарищи — красноармейцы? О чем вообще в первую очередь говорят на войне? О родных и близких, о тех, кто остался дома, кого судьба забросила на другой фронт. Косыгины давно не получали весточек от Павла — жив ли? Где воюет? Разводили руками, узнав о перебежчиках — в ноябре 1919 года «Боевая правда» опубликовала список предателей. Фамилия, должность — помощник командира полка, командир роты… А рядом, в соседней колонке — имена арестованных родственников: мать, отец, брат, сестра… Кого-то это, возможно, и запугает, говорил старший Косыгин, но на страхе ничего прочного не бывает.

…К началу 1920 года 7-я армия свою задачу выполнила, — отстояла Петроград. Десятого февраля ее переименовали в Петроградскую Революционную армию труда. Постановление об этом подписал Председатель Совета обороны Ленин. Часть армии продолжала нести «военную службу на границах Финляндии и Эстляндии», а другая занялась хозяйством. Заготовки торфа и дров, ремонт вагонов и паровозов, разгрузка топлива… Подразделения 61-го военно-полевого строительства, где проходил службу красноармеец Косыгин, перебросили в Мурманск, тогда это был округ Петроградской губернии.

14 марта 1920 года «Боевая правда» опубликовала большое, на целый разворот, «Письмо тов. Троцкого крестьянину Пермской губернии Ивану Александровичу Сигунееву». Надо отдать должное председателю Реввоенсовета, он просто и доступно отвечал на многие житейские вопросы. А меня привлекло в этом послании вот какое сравнение: «Что для отдельного человека — хлеб, для промышленности топливо». Через пару недель, выступая на Всероссийском съезде горнорабочих, Ленин скажет, что уголь — настоящий хлеб промышленности.

Хлеба не хватало ни людям, ни промышленности.

«В разгар гражданской войны, когда окрестности Петрограда еще окутаны были пороховым чадом разбитых полков Юденича, диктуя по ночам в типографии статьи для «Боевой правды», в красноармейской шинели, к которой уже привыкли плечи, с многолетней тоскою голода, к которому не хотели привыкать ни желудок, ни сознание, я думал об искусстве возвышенно, с провинциальной чистотой».

Это пишет о своей юности Константин Федин. Однажды он рассказал Горькому о «знакомом многодетном наборщике, семья которого так терпела от голода, что ее страдания довели этого человека до навязчивой идеи, страшно пугавшей его: побросать всю семью через окошко на мостовую и самому кинуться за нею следом. Он не верил, что в России голод… его не кормили, потому что «голодным» легче «управлять», он думает только о хлебе…».

Страшная исповедь. И очень типичная — и для Петрограда Гражданской войны, и для Ленинграда Великой Отечественной, блокадного Ленинграда.

Как-то летом отец отправил Лешку на Валдай, к знакомым. Переждать там голодное время выбирались из Питера многие семьи. Среди них большая семья Михаила Осиповича Меньшикова, популярного в дооктябрьские годы публициста. Близ озера у него была своя усадьба, но сначала «буржуя» потеснили, потом выселили, отняли паек. Заработка едва хватало на пропитание.

«На днях случайно увидал среди детских игрушек золотые бумажные кружки — и в этот момент особенно остро почувствовал драму моего крушения. Да! Были у дурака реальные золотые кружочки и он поверил больше бумажным. Вверил даже не позолоте, а человеческой подписи свою судьбу и судьбу детей своих». (По свидетельству М. В. Меньшиковой, ее муж в начале Первой мировой войны, руководствуясь призывами правительства, отвез саквояж золотых монет в Госбанк, где обменял их на ассигнации, потерявшие всякую ценность после революции.) В этих дневниках много интересных и сегодня размышлений о судьбах России, русского народа, национальных отношениях… «Боже, до чего прав я был, чувствуя задолго до войны глубоко возмущенное и презрительное чувство к Николаю II, — записывал Меньшиков 29 мая 1918 года. — Он погубил Россию, как губит огромный корабль невежественный и пьяный капитан…»

А следом за раздумьями о мироздании, характере народов врываются строки о хлебе насущном: «Подымается за голодом его страшное созвучие — холод… Как же быть? Жевать нечего. Вчера хлеба не было ни крошки…» (август 1918 г.).

Михаила Меньшикова расстреляли 21 сентября 1918 года на глазах шестерых малолетних детей. Валдайская ЧК обозвала его «известным черносотенным публицистом» и обвинила в монархическом заговоре. Приговор вынесли граждане Якобсон, Давидсон, Гильфонт и Губа (Меньшиков М. О. Материалы к биографии // Российский архив. Т. IV. М., 1993. С. 250).

В городке, деревнях вокруг много толковали о том, что русские солдаты отказались расстреливать Меньшикова. Петроградский подросток Алеша Косыгин возвращался к отцу потрясенный этим расстрелом.

Спустя много лет Председатель Совмина Союза выбрался на Валдай — впервые после тех далеких лет. Рыбачил со своим замом и давним товарищем Владимиром Алексеевичем Кириллиным. Лодка покачивалась на сорвавшейся вдруг волне.

— Валдай характер показывает, — сказал Кириллин.

— А знаешь, Володя, — отозвался Косыгин, — первый раз я попал на Валдай в четырнадцать лет. У отца здесь были знакомые — Гудковы. Сегодня рыбалки уже не будет. Давай найдем их.

— Через столько лет?

И все же они поехали в городок. И Косыгин нашел ту улицу, тот самый дом, постаревших хозяев.

— А мы знали, Алексей Николаевич, что вы отдыхаете здесь. На Валдае ведь секретов нет.

Косыгин не любил говорить, почему не остался, как многие его сверстники, после Гражданской войны в армии, хотя записался на фронт добровольцем. Возможно, в выборе между армией и гражданкой сказались его собственные впечатления тех лет…