Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось Страница 9

Припомнилась сейчас и еще одна история из нашей тогдашней жизни. Во время войны москвичам отводили за городом небольшие участки под огороды, где они могли сажать овощи, картошку, чтобы было хоть какое-то подспорье при тогдашней нехватке продуктов. Был такой участочек и у нас, кажется, по Павелецкой дороге. Однажды мы поехали туда с папой — пришло время окучивать картофель. Поработали как следует, да еще день выдался жаркий, так что мы вернулись домой совсем измотанными, устали страшно. И так совпало, что именно на этот день у нас были билеты в Большой театр, на «Кармен». О том, чтобы пропустить такой спектакль, не могло быть и речи — ведь пела Мария Петровна Максакова, которую я обожала. Не успев отдохнуть, мы с папой пошли в театр. И вот сидим мы с ним не где-нибудь, а в первом ряду партера, и то я, задремав, склоню голову на папино плечо, то его голова падает на мое… То я начинаю его толкать, чтобы он взбодрился, то он толкает меня… Наработавшись на участке, мы были настолько уставшими, что ни прекрасная музыка, ни любовь к Максаковой не могли встряхнуть нас… Помню, я потом плакала — мне было так обидно, что, по сути дела, проспала такой чудесный спектакль…

Как становятся певицей

Мысль о том, чтобы учить меня пению, подала моим родителям Надежда Яковлевна Сендульская. Она была как бы нашим семейным детским врачом — в течение многих лет лечила меня и брата Володю. И не просто лечила, а спасала нас от смерти. Если бы не Надежда Яковлевна, меня бы давно не было на этом свете. Когда после какой-то болезни у меня началось осложнение на сердце и я лежала, не имея сил двигаться, Надежда Яковлевна в течение трех месяцев каждый день приходила к нам, чтобы переворачивать меня. Интересно, что она вылечила мое сердце кагором и шоколадом. Во время войны именно она спасла Володю, когда он заболел крупозным воспалением легких.

О том, каким она была человеком, говорит такой случай. Я заболела дифтеритом, и, чтобы не отправлять в больницу, мама перевезла меня в Черкизово, к своей крестной матери. Черкизово тогда было пригородом Москвы, настоящая сельская местность. И вот для того, чтобы регулярно осматривать меня, Надежда Яковлевна специально ездила туда. Мало того, однажды она вдруг появилась у нас ночью — шла пешком от своего Аптекарского переулка на Бауманской, где они жили, через Сокольники, Преображенку, ориентируясь в темноте по трамвайным линиям. Потом она признавалась: «Пришла домой, а сама все думаю — что-то у Таньки не так. Надо бы ее еще раз осмотреть». И-пошла через ночной город в Черкизово. Папина крестная жила недалеко от церкви, и, чтобы попасть к ее домику, надо было идти мимо кладбища при этой церкви. Дорога, да еще ночью, не самая веселая… Надежду Яковлевну никто не заставлял так поступать — только ее врачебный долг, ее доброта, ее душевность… Она была не просто врач — она была целитель… Сейчас такие люди представляются поистине легендарными…

С Черкизовом у меня связано, пожалуй, самое сильное детское впечатление от красоты. Но все по порядку. Крестную моей мамы звали Мария Александровна. Когда-то она и ее муж были весьма состоятельными людьми — они держали конюшни на ипподроме. А в Черкизове у них был большой деревянный дом с обширным садом, где они построили еще один дом — намного меньше. Когда после 1917 года началась «экспроприация», большой дом отняли и превратили его в «коммунальное жилье», то есть поселили там других людей. Владельцам же оставили маленький домик в саду. В нем-то я и гостила, когда мама привозила меня к своей крестной летом, как бы на дачу.

Мне нравилось ездить в Черкизово, нравился этот домик, поэтому я и запомнила его настолько отчетливо, что даже сейчас могу описать все очень подробно. У Марии Александровны, как и у нас, везде была невероятная чистота. Помню их маленькую опрятную кухоньку, где была печка с лежанкой, а рядом — кладовочка, которую называли чуланом и где хранилось варенье. Мария Александровна была очень религиозным человеком, и в их доме было много икон, но что особенно мне запомнилось, так это большой киот в углу комнаты, а внизу под ним шкафчик с инкрустациями на религиозные темы. Крестная часто ходила в церковь, что была недалеко от их дома. (Она и сейчас стоит там, на горке.) Чтобы пройти к ней, надо было пересечь трамвайное кольцо и миновать кладбище. Около церкви внизу был пруд — он, как и кладбище, назывался Архиерейским. С этим прудом у мамы были связаны печальные воспоминания — в нем совсем молодым утонул ее средний брат Сергей. Лодка, в которой он катался, перевернулась, а Сергей, видимо, не умел плавать.

Вернусь к рассказу о домике маминой крестной. Когда Мария Александровна и ее муж лишились большого дома, то часть обширного сада тоже отошла к новым жильцам. Бывшим хозяевам оставили лишь половину его. Мне запомнилось, как с одной стороны их домика были сарай и будка для собаки, бегавшей на цепи. Собака была большая, черная, по кличке Буржуй. А с другой стороны был сад, где и находилось то, что поразило мое детское воображение и о чем я, собственно, и хочу сейчас рассказать. Это была большая клумба, и устроена она была очень интересно. В центре ее росли какие-то невысокие цветы, а по краям она была обнесена широким барьером из земли. И весь он был усажен кустами белых роз. Рано утром, когда все еще спали, я любила выходить в сад. Около домика на цепи висел старинный чугунный умывальник-кувшинчик с двумя носиками. И вот, умывшись, я сразу бежала к клумбе. Белые розы все были в ночной росе, она капала с них, и это было так красиво, что я начинала обнимать кусты, словно общалась с какими-то живыми существами. Я буквально погружала в цветы лицо и потом возвращалась в дом вся мокрая. Вспоминаю тогдашнее свое какое-то особое состояние — то ли восхищения, то ли детского восторга перед красотой цветов, и в памяти всплывают все подробности, словно это было лишь вчера — настолько сильным было впечатление. Вряд ли тогда, еще ребенком, я отдавала себе отчет, что такое красота. Нет, все происходило помимо меня, все было на уровне ощущений. Красота просто сама входила в детское сознание.

Около домика крестной росло много других цветов — и анютины глазки, и «китайские фонарики»… Через дорожку от клумбы была небольшая терраса, которую сплошь покрывала вьющаяся фасоль с красными цветами. Но почему-то в памяти отчетливо запечатлелись именно белые розы с капельками росы…

И все же снова о Надежде Яковлевне. Естественно, что мои родители были дружны с ее семьей. Муж Надежды Яковлевны был каким-то крупным конструктором, у них росли две дочери — Галя и Валерия. Галина — теперь известный скульптор, а Валерия — очень хороший и тоже известный врач. Мы часто бывали у Сендульских в гостях в Аптекарском переулке. Были они для нас своими людьми. Однажды Надежда Яковлевна зашла к нам. Дома была только я одна, убиралась в комнате и, как всегда, что-то при этом напевала. Я уже говорила, что папа с мамой и сами любили попеть, так что особенно и не обращали внимания на то, что дочь тоже поет. Но на этот раз Надежда Яковлевна, еще находясь за дверью, видимо, услышала в моем пении что-то особенное — стояла, слушала. А когда папа пришел, сказала ему: «Жанчик (так папу называли близкие и друзья), а Татьяну-то надо учить. У нее ведь голос…» Было мне в то время лет шестнадцать.