Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова Страница 9

Серьёзная разница между бабушкой Агафьей и дедушкой Лениным вскрылась существенно позже. Но сейчас не об этом, а об обысках и нелегальной работе, что всегда роднило мою семью с Ильичём.

Только-только наладили Агафья Ефимовна и Клавдия Петровна хозяйство после войны, как началось дело врачей. Бабушка, чернявая-кудрявая-весёлая-одинокая, со сгоревшими в зоне оккупации документами, недавно устроившаяся на работу в кожно-венерологический диспансер в Москве, явно входила в группу риска и понимала это. И она сделала ход конём: уволилась из КВД и пошла в исправительно-трудовой лагерь, врачом, разумно рассудив, что из лагеря в лагерь не сошлют.

Это был разумный ход. Зарплата больше, работа ближе к дому: зеки тогда строили бетонку вокруг Москвы, сейчас она, кажется, называется Третьим кольцом. Клавдия Петровна проработала в лагере лет пять и вспоминала это время с удовольствием. Мне кажется, что и заключённые относились к ней хорошо: во всяком случае, некоторых из них я явно встречала потом в её квартире, она вставляла им зубы. И по тому, как они отличались от других бабушкиных пациентов, и по тому, что бабушка не любила их мне представлять (хотя представляла, конечно, но как-то по особенному, не говоря лишних слов), я понимала, что это люди «оттуда», и это серьёзные люди.

Политических в лагере не было и быть не могло — слишком близко к Москве, — там сидели обычные уголовники. Бабушка говорила, что за все годы работы в лагере она не услышала ни одного матерного слова или разговора на фене. Когда она рассказывала о своей работе в лагере, казалось, что она описывает будни пансиона для престарелых выпускниц института благородных девиц.

Но были у бабушки и другие пациенты. Вот с ними она меня никогда не знакомила, и правильно делала. Я была уже довольно взрослой и могла бы сообразить то, чего она не хотела, чтобы я сообразила. Бабушка вставляла зубы ОБХСС. Отделу по борьбе с хищениями социалистической собственности.

Никакой социалистической собственностью бабушка никак не распоряжалась и доступа к таковой не имела, но она была надомником. В пятиметровой кухне её кооперативной — естественно, кооперативной: кто бы ей дал бесплатную социалистическую квартиру, а стоять в квартирной очереди сорок лет у бабушки не было времени, — так вот, в кухне кооперативной хрущёвки был оборудован полноценный стоматологический кабинет, который завораживал меня своим блеском и премудростью.

Основой композиции был стул, в смысле стоматологическое кресло. В дни, свободные от приёма страждущих, кресло стояло в кладовке, накрытое кипенно-белым и жёстко накрахмаленным чехлом. Это было самое настоящее кресло с подлокотниками, подголовниками и какими-то держалками, и бабушка относилась к нему как к живому существу. Не знаю, где она его взяла — купить такую штуку было невозможно, — но уверена, что это была специальная войсковая операция по добыванию списанного из поликлиники стоматологического кресла в более чем приличном состоянии. Перед креслом, когда оно стояло на посту на кухне, располагался специальный столик, который в мирное время задвигался под подоконник. Столик тоже был настоящий, белый, на колёсиках, с несколькими стеклянными поверхностями, на которых лежали эмалированные лотки с инструментами: к ним мне было запрещено прикасаться, да не особо-то и хотелось. Не хотелось по двум причинам: там же на столике стояла специальная эмалированная плевательница, которую я периодически видела наполненной кровавой ватой и слюной, а вторая причина — иногда бабушка поручала мне скручивать ватные тампоны при помощи какого-то хитрого зубоковырятельного инструмента, и мне это занятие не нравилось; к тому же искусство сворачивания тампонов не давалось моим умелым рукам. В общем, этот столик был для меня местом страданий, и явно не только для меня.

Но если доброе кресло было основой стоматологической кухонной композиции, а столик — сосредоточением зла, то центром и движущей силой зубной вселенной была бормашина. Я относилась к ней с большой опаской. В принципе она была похожа на космическую ракету своим блеском и сложностью механизма. Бормашина не была самостоятельной, она жила в белом шкафу, прикрученная к дверце, а из шкафа её выдвигал хитрый механизм. А ещё у неё была ножная педаль, что делала принципы её функционирования неподвластными уму. Я ведь уже говорила, что она сатанински блестела? Ну да. Хотя при этом ворчала довольно по-домашнему, без поликлинического надрыва.

Я любила наблюдать за превращением бабушкиной обычной вроде бы хрущёвской кухни с крохотной плитой и раковиной в блистательный, белоснежный стоматологический кабинет. Превращение это занимало от силы пять минут, но всегда ставило меня в тупик. Вот тут же, вот же только что на плите медленно пузырилось варенье из чёрной смородины, пенилась густая пенка и мне разрешали её снимать в блюдце, она застывала как океанская волна в смешном голливудском фильме про заморозки на почвах, «Послезавтра». При этом оставаясь пушистой, душистой, пористой — но недолго, терпения у меня хватало не так чтобы больше, чем на пять минут.

Меня сдвигали с вареньем и пенкой в гостиную, а кухня тем временем преображалась. Раковина закрывалась накрахмаленным белым полотном в виде пирамиды, плиту накрывал белый эмалированный поддон, и на нем выстраивались пузырьки и склянки. Из-под подоконника выдвигался столик, из кладовки доставалось стоматологическое кресло, с него аккуратно снимали чехол. Никаких следов кухни не оставалось, даже намёка. Пациент заходил довольно спокойно и садился в кресло. Дверь плотно закрывалась, но я знала, что бабушка лёгким движением мыска приоткроет дверцу шкафа, и в нужный момент появится она, богиня — бормашина. Чего заранее людей-то пугать, это было разумно, пока они надеялись на лучшее. Дальше я слышала слабое жужжание, часто стоны, иногда крики, но к этому я привыкла с рождения.

Да, так вот — ОБХСС. Вставлять людям зубы частным образом в совке было нельзя. Зубы не считались предметом первой необходимости, можно же и без зубов прекрасно прожить, это ж не сломанный палец, когда вам на фрезерном станке работать. В поликлиниках зубы вставляли плохо, и на это дело надо было записываться почти как на квартиру. В поликлинике можно было вставить стальные зубы взамен утерянных, но люди хотели золотые (не спрашивайте, тогда так носили) или белые, как натуральные — это особо продвинутые хотели. Но и для них всё равно приходилось делать какую-то золотую основу, потому что других нормальных металлов не было, а золото во рту (в агрессивной, кстати, среде, особенно у некоторых) хорошо себя ведёт. Поэтому, конечно, в работе у бабушки было золото, что