Фернан Мейссонье - Речи палача Страница 9

С давних времен главные экзекуторы были полностью свободны в выборе помощников. Чтобы ввести отца в бригаду, Рош просто сказал прокурору: «Я больше не доверяю Кавалли», и прокурор уволил того парня. И никаких жалоб. Ни профсоюза, ни судебного разбирательства!.. И взяли моего отца. Да, командует именно главный экзекутор. Он может увольнять из бригады того, кого захочет. Если он говорит прокурору: «Такому-то я не доверяю», оп! и в следующий же месяц парень уходит. Выгнали! Именно так отец получил место. Чтобы получить место просто так, вообще-то нужно было ждать, пока кто-то умрет. Поскольку никто не умирал и все себя прекрасно чувствовали, папаша Рош уволил Кавалли, чтобы назначить отца. Главный экзекутор, если пожелает, может разом выгнать хоть трех помощников и заменить их. Прокурор или канцелярия нисколько не противились. Да, экзекутор делает что хочет. У него все полномочия, надо сказать. Это как капитан корабля. Если корабль сядет на мель, не говорят, мол, это из-за помощника. Нет, это все капитан. «Кто капитан? Вы? Ответственность на вас!» Если не все гладко, если что-то случается, то главный экзекутор не может произнести эту знаменитую глупость: «Ответственность на мне, но я не виновен». Когда происходит казнь, ответственность лежит на главном экзекуторе. Не на помощнике. А прокурор в свою очередь хочет, чтобы казнь прошла хорошо. Больше всего он не желает затруднений. Никто не хочет проблем. Поэтому прокурор не будет говорить нет, мол, я не хочу принимать этого человека. Достаточно мнения главного экзекутора. Именно поэтому назначения передаются от отца к сыну. Лишь бы все шло гладко.

Отца моего — как и меня — в должности помощника интересовали привилегии. Не столько зарплата, поскольку у отца был бар-ресторан и он зарабатывал в десять раз больше. У всех помощники имели хорошее социальное положение. Доде вместе с братьями занимался изготовлением зеркал. Это была самая большая мастерская по изготовлению зеркал в городе Алжире. У них была примерно сотня рабочих. Еще у него был бар на улице Тангер. Карье владел землей, занимался сельским хозяйством. Сначала у него было два ночных клуба, один из них — «Босфор», между улицей Исли и улицей Тангер. Потом он продал их и купил землю. Смешно, но Карье ни за что не хотел говорить своей дочери, что он был экзекутором. Он очень нежно относился к дочери и не хотел, чтобы она знала это. Что до Сельса и Воссена, у каждого из них был бар. Лоти был старшим бухгалтером. Своего дела не было только у Берже, да еще у Баро, который был аджюдан-шефом[14] в отставке. Берже жил с певичкой из кабаре. Нет, экзекуторами становились не за зарплату. Зарплата? пфффф, смех один! Просто таким образом, будучи экзекуторами, мы имели право па ношение оружия. А еще получали и некоторое социальное положение. Полиция и комиссары приходили к нам. Приходили депутаты-коммунисты, все судьи, прокурор, все. Никто нам не надоедал. В баре, например, малейшие проблемы, драка или еще что, оп! один звонок, приезжает полиция и всех забирает.

Мой отец работал с Рошем более пятнадцати лет. Добровольный помощник с 1928, он был официально назначен помощником 1 февраля 1943. Он стал главным экзекутором после смерти Берже в 1956 году. Это было в самом начале исполнения приговоров над членами FLN. Смерть Берже была несколько странной. Он жил в Редуте, на холмах Алжира. На пятом этаже многоквартирного дома. Он упал с пятого этажа в лестничный пролет. Сразу подумали о преступлении, убийстве. Но после проведенного расследования сочли, что это был несчастный случай. Поскольку он был высокого роста — все-таки метр восемьдесят, — перила лестницы доходили ему до пояса. Свет не работал. На полу нашли кучу спичек. Наверно, он хотел посветить себе, чтобы найти ключи, — и опрокинулся в пустоту. Пять этажей! Умер на месте. Ему было… немного больше, чем моему отцу, шестьдесят один год.

Политика и привилегии

Мой отец — просто ужасно, он был красным, когда не надо было, а потом, когда нужно было быть красным, он уже не был им! То есть вот: он был коммунистом. Часто не соглашался с моими бабушкой и дедушкой, которые были республиканцами. Для них быть коммунистом значило в некоторой степени быть анархистом. Это было в 1931–1932 годах, тогда не надо было быть коммунистом. Да уж, отец мой был идеалистом. У него было чистое сердце. В 1937 году он ездил на Всемирную выставку в Париж. И, разумеется, он пошел в русский павильон. Помню, он привез пепельницу, в которой были инкрустированы серп и молот. Да, и на сто процентов синдикалист. Помогать рабочим. Он из своей зарплаты выделял рабочим деньги, чтобы они бастовали. Он выступал за повышение зарплаты и все такое. В 1932 он получил рану на ноге и заболел. Хозяева тут же воспользовались этим: оп! и уже на улице. Выгнали! Он потерял свое место. Потому что он подталкивал рабочих к забастовке. Стало быть, он потерял свое место контролера в лаборатории компании Lebon.[15] После того как его уволили, моя тетя помогла отцу в покупке кафе. Она сказала ему: «Покупай бар!» — бар-ресторан, на улице Лаперлье — «Я тебе дам в долг». Вот так в 33 году мы купили бар.

В баре 14 июля мы вывешивали гербы, флаги. В ходе войны, в 1941 году, мой отец повесил нашивки моего дяди: «Французская республика». А в 41 нужно было вешать «Французское государство». Так нет! мой отец захотел повесить «Французскую республику». Ему сказали: «Смотри, Морис, ты рискуешь нажить неприятности со всеми твоими вывесками на 14 июля». Но он — пффф… теперь уж не будем перекрашивать, а! И он взял на себя риск.

В то время было запрещено продавать алкоголь мусульманам. Однажды отец отказался обслужить одного мусульманина, у которого был значок в виде секиры. Ну и этот тип нанес ему удар скальпелем, который полностью открыл ему левую сторону лица, от виска до шеи. Через щеку можно было видеть зубы. Потом левая сторона лица была у него немного подтянута шрамом. И именно там, в кафе-ресторане, депутаты-коммунисты, сидевшие в карцере в тюрьме Maison carree, в пятнадцати километрах от Алжира, отпраздновали свое освобождение после высадки американцев в 1942 году. Да, по выходу их из тюрьмы, из Maison carree, центральной тюрьмы, они устроили свою первую попойку. Он был другом депутатов-коммунистов. Помню, была сделана фотография: Франсуа Бийу, произносящий речь перед друзьями. Было семьдесят человек. Коммунистов в бар-ресторан пригласили люди из еврейских кругов Алжира, державшие торговые заведения. Они были знакомы с моим отцом. Он одолжил у пожарных большую печь для жарки, и шеф-повар приготовил фаршированного жареного поросенка. А ведь евреи не едят свинины. Видимо, это были свободомыслящие евреи. Я был ребенком, и с друзьями мы изготовили красные флаги с серпом и молотом и с ними маршировали по улице.