Виктор Степанов - Рота почетного караула Страница 9

Командир роты выдвинул ящик стола, достал из кожаной папки какую-то бумагу, и по тому, как он на отлете, на весу ее держал, Андрей понял, что бумага очень важная.

- Вот ответ... министра... - строго взглянув на Андрея, сказал майор. Последнее слово он произнес с нажимом, отделяя его от других и тем самым усиливая значение.

"Так быстро?" - изумился Андрей.

- Министр оставляет решение вопроса на наше усмотрение, - медленно проговорил майор, выпрямляясь.

- Что значит - на ваше? - недоверчиво, с тяжелым предчувствием спросил Андрей.

Майор что-то хотел объяснить, но лейтенант Гориков, все время молчавший, вдруг оторвался от альбома, опередил:

- Видите ли, товарищ Звягин, армия - не кружок художественной самодеятельности... Хочу пою, хочу танцую...

- Не надо так, Гориков! - остановил майор.

И, бережно вкладывая бумагу в папку, сказал:

- И на ваше усмотрение, Звягин. Время есть. Есть время подумать... Можете идти.

Майор, три лейтенанта и он сам, Андрей... Да, и было в комнате пятеро. Больше ведь никто не заходил. Но почему Андрею показалось, будто о разговоре с майором уже знала вся рота? Матюшин прошел отвернувшись, Патешонков и Нестеров тягостно отмалчивались с тем видимым безразличием, в котором таилось презрение.

5

Присягу принимали в декабре. Ну да, в первое воскресенье, Андрей тогда еще удивился - только в декабре выпал запоздавший снег...

Андрей ехал вместе со всеми - порядок есть порядок, присягу должен принять каждый солдат, к какому бы роду войск ни относился. Присяга одна на всех, будь ты пехотинец, моряк или летчик. И нет худа без добра: это даже лучше - перевестись в ВДВ уже равноправным, давшим клятву солдатом.

Из новичков в казарме оставался один Нестеров - его отчислили из РПК за непригодность к специальной строевой службе и переводили в другую часть. Нестеров стоял возле автобуса, потирая кулаком покрасневшие глаза, - вчера, когда командир роты объявил о своем решении, солдат, не стесняясь, как мальчишка, заплакал в шеренге. Андрей Нестерова жалел.

Автобус нетерпеливо подрагивал. Лейтенант Гориков - в парадной шинели, перетянутый золотистым поясом - "под шашку", в каракулевой шапке с сияющим "крабом", праздничный и деловитый, словно ему предстояло парадом пройти сегодня по Красной площади, - упруго вскочил на подножку автобуса, в котором уже сидел, тоже весь в новом, сияющий пуговицами, его взвод, отодвинул, будто полог, край флага, свисающего сверху, пробежал, прощупал взглядом, все ли на месте. Он глянул как бы мимо Андрея, не принимая его в счет, и от этого явно подчеркнутого невнимания, небрежения Андрею стало не по себе.

Три автобуса, вместивших роту, стояли в порядке взводов, и, заглянув в оконце, Андрей увидел впереди этой кавалькады зеленый, с красной полосой "рафик", на крыше которого ослепительно синим светом уже вертелась-мелькала "мигалка". Перед "рафиком", положив на рули белые краги, сидели на мотоциклах затянутые в кожу регулировщики военной автоинспекции. На первом автобусе, как и на двух остальных, торжественно красовалась надпись, обозначавшая их принадлежность: "Почетный караул". И недосягаемо важничавшие мотоциклисты, и "рафик" с "мигалкой", коим надлежало открыть и держать перед автобусами "зеленую улицу" - так, чтобы до самого места напрямик, без остановок, через кишащие пешеходами перекрестки, - и сами автобусы, в окнах которых мелькали штыки и знамена, - все это придавало колонне особое значение, особый вид. Нет, не простые солдаты выезжали из ворот КПП.

Мотоциклы впереди взревели, дернулись. Поехали.

- Братцы, а ведь мы первый раз за воротами! - на весь автобус выкрикнул Патешонков.

Сдерживая скорость, кавалькада долго петляла переулками, пока не съехала, как бы пятясь, на широкую, окаймленную гранитным парапетом набережную. "Москва! - догадался Андрей. - Москва-река!"

От берега до берега в избытке темных, еще не схваченных льдом вод катилась река, о которой он так много слышал, но которую видел впервые. Автобус нагнал медлительную неуклюжую баржу с белой, свежевыкрашенной рубкой. Баржа, явно отставая, скользнула назад, и снова от берега до берега, от гранита до гранита недвижно блестела вода. И быть может, волжанин, даже наверняка из тех мест парень, сидевший на задней лавочке, не умеряя природного оканья, вспомнив, видно, свою Волгу, запел сначала тихо, про себя, а потом, забывшись, во весь голос:

Из-за острова на стрежень, На простор речной волны...

И взвод, разминая застоявшиеся в молчании голоса, обрадовавшись случаю, подхватил, грянул так, что лейтенант Гориков, сидевший впереди, непроизвольно оглянулся. Однако замечания не сделал, и это сразу солдаты отметили - чуть-чуть приглушили голоса для вежливости, но петь продолжали свободно.

И вдруг Патешонков, который не отлипал от окошка всю дорогу, опять крикнул:

- Кремль!

И замерла на губах, застыла на выдохе песня; даже "старички", ехавшие по этой дороге, может быть, не первый десяток раз, и те подались вправо: "Кремль!"

Андрей увидел словно бы волшебно вынырнувшую из Москвы-реки легкую, умытую, чистую, как облако, громаду Кремля.

Непривычно было видеть Кремль со стороны Москвы-реки, как бы этой рекой подчеркнутый, словно кто провел по низу прекрасной картины синей маслянистой кистью. А может, и картина-то вся начата вот этой волнистой полоской реки? Чуть повыше брошен серый штришок набережной и выведен зубчатый, сбегающий каскадами с еще зеленого, под голубыми елями холма узор стены. А еще выше, на пространстве, занятом уже у неба, - снежная, обметенная вековыми вьюгами, удивительно похожая на ждущую старта космическую ракету колокольня Ивана Великого, и золотым пожаром по куполам, по куполам - то выше, то ниже - солнце. Вот оно размельчилось на разноцветные кусочки - как будто радугой застеклили окна Большого Кремлевского дворца. И слышно: еще дрожит, дрожит в остекленевшем небе набатный гул тяжелых древних колоколов...

Автобус свернул направо, и стройная величавая башня - Андрей никак не мог вспомнить ее названия - заслонила окошко. Боровицкая? Боровицкие ворота? А эти деревья вдоль стены, за чугунной оградой, - Александровский сад?

Опять стена, еще какая-то башня, поворот вправо - и заворчал, зафырчал мотор, попугивая зевак. Приехали.

Вся площадь между темно-бурой громадой Исторического музея и черной металлической решеткой, что вытянулась прямо от башни, огибая Александровский сад, была запружена народом. Но толпу сдерживали легкие переносные ограждения, возле которых, постукивая валенком о валенок, стояли милиционеры. Колонна быстрым шагом бесшумно прошла через распахнутые чугунные ворота в сад и остановилась, выравниваясь вдоль гранитного возвышения.