Альфред Штекли - Джордано Бруно Страница 9

В духовных орденах шла незатихающая борьба. Монахи из народа ненавидели своих привилегированных «братьев», что сжирали львиную долю необъятных монастырских богатств, — всех этих вельможных сынков, епископских ублюдков и папских «племянничков», которые делили меж собой власть и деньги, доходные должности, жирные аббатства, епископские посохи и кардинальские шапки. Сами они живут, как князья, а то и как султаны, остальной же братии твердят о грехах, тычут в рожу уставом и норовят за пустяк посадить на воду и хлеб, сослать в строгий монастырь или отправить на каторгу!

Вражда простых монахов к начальству питалась не только завистью, обидами и неохотой блюсти дисциплину. Аббаты и епископы — это тоже угнетатели, они заодно с сеньорами и поддерживают чужую, ненавистную испанскую власть! Многие уходили из монастырей в отряды фуорушити или помогали им.

Мошенничества и кражи были на каждом шагу. Однажды, подделав подпись аббата, опустошили винный погреб и, упившись до беспамятства, чуть не спалили монастырь. Воровали прямо в церкви. Слуги господни не останавливались перед святотатством. С алтаря тащили драгоценные покровы. А некие клирики и в праздник нашли себе подходящее занятие: пользуясь теснотой, очищали карманы богомольцев. Попавшегося монаха едва не растерзала толпа — у женщины, застывшей в молитвенном экстазе, он ловко снял с шеи золотое ожерелье.

От наказаний было мало проку. Послушник, срезав кошелек, будет ли терзаться угрызениями совести, если владыка, его наказавший, прибрал к рукам почти целое княжество?

А сколько беглых монахов шаталось по дорогам! Многие из них называли себя священниками и справляли недозволенные им требы. Неграмотный неуч перед темными крестьянами выдавал свою тарабарщину за латинскую мессу. Любопытный монашек, слишком еще юный, чтобы принимать исповеди, самочинно исповедовал молоденьких женщин и вгонял их в слезы, дотошно расспрашивая о плотских прегрешениях.

Неисправимые смутьяны, оставаясь в рясах, бродили в компании сомнительных спутниц, толкались на рынках, надрывали животы в балаганах, плясали в харчевнях, учиняли скандалы в веселых домах. Не пристало и разбойникам вести такую жизнь!

Обет безбрачия для большей части духовенства был пустой фикцией. Если кто и страдал от запретов, налагаемых саном, то лишь рядовые монахи. Воздух был пропитан лицемерием. Карали не столько за грех, сколько за неумение грешить без огласки.

За, дух непокорности наказывали куда строже, чем за нарушение устава. Скорее сходило с рук любое распутство, чем искренняя привязанность. Один монах, невзирая на суровые увещания, никак не хотел расстаться с любимой женщиной. Его посадили под замок. Долгое заключение его не укротило. Оказавшись на свободе, он продолжал посещать возлюбленную, родившую ему ребенка. Тогда упрямца сослали на каторжные работы.

Обет безбрачия? Грех? Джордано не принадлежал к тем клирикам, кто после веселой ночи ползал под образами и молил господа о прощении. То, что служит природе, не должно считаться грехом. Он видел, что творилось вокруг, и на всю жизнь проникся ненавистью к лицемерию церковников. Елейные речи и низкие дела! Джордано презирал всех этих блудливых духовников, грешащих в исповедальнях, монахинь, что в страхе перед чумой стремились урвать побольше удовольствий, важных прелатов, согревающих себя мальчиками, и лысых растлителей отроковиц.

Джордано вовсе не походил на нудного, иссушенного книгами моралиста. Разве он откажется от самых сладких плодов, произрастающих в земном раю? Или, жизнерадостный и пылкий, уступит кому-либо хоть на волос в упоительном служении природе?

Бьющая через край энергия находила выход не только в ученых занятиях. Джордано не строил из себя аскета: богу воздавал божье, кесарю — кесарево.

С нечестивым любопытством вглядывался он в небо. Загадочно мерцали далекие звезды. Что они собой представляют? Души праведников? Божества? Или прикрепленные к небосводу фонарики, единственное назначение которых — светить людям в темные ночи? Или звезды — это другие миры?

Мысль о существовании иных миров казалась Аристотелю нелепой, и он не жалел слов, чтобы доказать это. Однако его аргументы давали пищу сомнениям. Ему не удалось совершенно опровергнуть учение о бесконечности вселенной и множественности миров.

Демокрит учил: миры бесчисленны, они различной величины и отстоят друг от друга на неодинаковые расстояния, одни из них находятся в расцвете, другие разрушаются. Демокриту вторили Эпикур и Лукреций. Вселенная, писал Лукреций, не имеет границ, миров существует множество.

Бруно внимательно изучал книги, где так или иначе говорилось о бесконечности вселенной. Но мало кто из философов оказал на Бруно столь значительное влияние, как Николай Кузанский. Сын рыбака, кардинал, превосходный математик и диалектик, изощреннейший теолог, «божественный Кузанец» за сто лет до Коперника высказывал мысли, которые позже ученым, стремившимся по-новому объяснить вселенную, помогли нанести сокрушительные удары религиозному мировоззрению. Николай Кузанский высказал убеждение, что Земля не находится в центре вселенной. Такого центра вообще не существует, ибо вселенная бесконечна. Земля не пребывает в покое, она вращается вокруг оси и, возможно, совершает путь вокруг Солнца. Противопоставление неба Земле, характерное для Аристотеля и христианских богословов, было чуждо Кузанцу. Он считал, что Земля и другие небесные тела состоят из одной и той же субстанции. В основе их движения лежат одинаковые законы: «Любая часть неба находится в движении». Небесные тела взаимно влияют друг на друга. Земля — одна из множества звезд, на которых есть обитатели.

Бесчисленные миры? Миры обитаемые? Джордано подолгу не расставался с удивительными книгами «божественного Кузанца».

За монастырской стеной шумит Неаполь. Бруно может сутками сидеть над каким-нибудь трактатом, но его отшельничество не поставишь в пример другим братьям. Фра Джордано снедаем чрезмерной страстью к книгам. Он не довольствуется церковной литературой и ищет каких-то своих путей. Куда только они его заведут!

Он все чаще в сердцах называет монахов ослами и не удивляется, когда слышит невразумительные речи учителей. Среди них много докторов и магистров, которыми гордится доминиканский орден, но ведь все они выросли на глупейших богословских трактатах! Почти всегда они отделываются сентенциями, почерпнутыми из библии. А когда им нечего сказать, они делают особенно глубокомысленный вид и намекают на какую-то мистическую тайну. Любое самое несуразное богословское положение они объясняют волей божьей, проявляющей себя «непостижимым образом».