Лев Дугин - Северная столица Страница 9

– Итак, каждый тянет свой жребий, – сказал хозяин дома Завадовский. – Значит, не о чем заботиться, разве что о собственном благе…

Его обычная фатоватость и обычный цинизм вызвали у Пушкина протест.

Одет он был на английский манер – в узкий фрак английского покроя и коричневые панталоны в обтяжку, с перстнями на руках и драгоценной булавкой на брыжах манишки.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Пушкин. Завадовский пожал плечами.

– Поскольку в мире нет абсолютного добра и абсолютного зла, – сказал он ровным голосом, – поскольку нет врожденных нравственных принципов – каждому остается делать то, что ему хочется…

Вот как превратно понимал он Вольтера!

Le plaisir est l'objet, le devoir et le but

De tous les etres raisonnables[11], – да, это так, но не ведет ли это к себялюбию, эгоизму и цинизму? А любовь, а дружба, а высокие помыслы!..

– Дэвид, – сказал Завадовский слуге, – принесите еще вина…

– Да, сэр.

Англичанин-слуга – его туго накрахмаленные воротники упирались в густые баки – двигался бесшумно. Завадовский был англоманом, он воспитывался в Англии.

Гости пили рейнвейнское и цимлянское, но хозяин только cold-without – холодный грог из зеленоватого графина.

Разгорелся спор.

– Так можно бог знает до чего дойти! – кричал Пушкин. – Вот и будем повторять: мух съедают пауки, пауков – ласточки, ласточек – орлы, орлов убивают люди. Ну, а людей съедают черви… Вот и вся низменная философия! Она лишает жизнь высокого, прекрасного, разумного…

– У нас, господа, в России нет общественной жизни, – сказал кто-то. – Отсюда все эти разочарованность и уныние…

– И не может быть общественной жизни, – все тем же ровным голосом, с бесстрастным выражением лица сказал Завадовский. – Россия не Европа. Зачем же dormer de la tete contre un mur[12].

Косые баки придавали его удлиненному, тонкогубому лицу выражение ранней зрелости – этот преуспевающий чиновник Иностранной коллегии казался старше своих двадцати трех лет.

– …И остается по примеру отцов и дедов – сушить хрусталь (что значило – играть в карты).

– Да, уж наши предки не ленились попотеть на листе, – живо подхватил Каверин. – Царь Фараон велел метать банк от зари до зари – мой отец свято выполнял завет. – На его лице написано было совершенное благодушие. – И что же? Император Павел пожаловал в Тамбовской губернии имение – с оброчной мельницей, пустошами, да еще с нарезками из казенных земель. Да в Москве подарено было строение Монетного двора и остатки стены Белого города. Да в Охотном ряду были дома. Да подмосковные имения. Да за моей матерью взято больше тысячи душ… Увы, все это – фьють!..

С дивана поднялся молодой семеновский офицер. Волосы у него были растрепаны, сонное лицо помято, а высокий лоб прорезала глубокая складка.

– Позволь мне назначить карту, – осипшим со сна голосом обратился он к банкомету Завадовскому.

И, подняв с ковра случайную карту, лежавшую цветным крепом вверх, положил ее, не глядя, на зеленое сукно.

– Втемную. Фоска стоит тысячу.

Что? Не вздумал ли он допросить судьбу?

Офицер старался держаться прямо, как и полагается всякому семеновскому офицеру, но видно было, что он пьян. Карта стоит тысячу! Не приснился ли ему вещий сон?

Угасший интерес к игре снова ожил. Выпили, разбив бокалы о шпоры:

– A la hussard!..[13]

Завадовский с треском вскрыл колоду, длинные его пальцы двигались легко, ловко, он метал, держа колоду низко над столом, и прикрывал свои карты. Этот роскошный особняк на углу Большой Морской, доставшийся ему в наследство, вместе с титулом графа от отца, он превратил в настоящий игорный дом – здесь собирались каждую ночь.

Увы, карта семеновского офицера после второго абцуга была бита – не судьба!

– Позволь еще одну… – Он заметно побледнел, складка между бровей стала еще глубже. Тылом кисти он провел по лбу. – Фоска – две тысячи…

Теперь в комнате установилась тишина.

Даже карты у Завадовского были английские – дамы в амазонках скакали на породистых рысаках, валеты в рыцарских доспехах охраняли трон, а на тузах изображены были государственные гербы.

– Ах, черт возьми! – вскричал кто-то. Карта семеновского офицера была бита.

– Да, фортуну не просто схватить за тупей, – послышались рассуждения. – Да уж, судьба-индейка… Однако не бивши – не убьешь…

Семеновский офицер сидел на диване, обхватив голову руками.

– Боже мой, – сказал он, – на что тратим мы лучшие годы жизни, ум и сердце!.. На пьянство и карты… А что наша служба! Парады, муштра, чтение артикулов.

Завадовский продолжал тасовать колоду, как бы приглашая желающих к столу. На тонких его губах появилась усмешка.

– Если ты недоволен, – сказал он, – иди в общество к умным. – Он говорил о том обществе, о котором с некоторых пор все шептались. – Там тоже всем недовольны. Там полагают, что на балах танцевать – это пошло, а нужно с дамами говорить об Адаме Смите. И играть в карты и кутить – значит в самом деле бесцельно тратить жизнь…

И так как никто ничего точно не знал о тайном обществе, послышались фразы:

– Это и само собой…

– Ну, знаете, как рассуждать…

– Господа, все это от масонов, поверьте мне!

– Но как же так! – Семеновский офицер опять тылом руки потер лоб. – Ведь возвращались мы из великого освободительного похода с великими замыслами. Мы готовились делать в России что-то нужное, важное… А что же мы делаем? Как мы живем?

– Вот и умные так рассуждают, – насмешливо подтвердил Завадовский.

Кто-то сказал:

– Хорошо бы и нам конституцию!

– Конституцию для медведей?

– Ну, применительно к нашим обычаям…

– Эх! – Семеновский офицер с усталой безнадежностью махнул рукой. Он залпом опорожнил большой бокал – и как будто яд растекся по его телу: углы рта затрепетали, кадык заходил, мышцы шеи задергались. Пустым взглядом посмотрел он перед собой и сказал вполголоса, будто для самого себя: – Застрелюсь…

Жестокое выражение вдруг мелькнуло в лице За-вадовского.

– Дэвид, – сказал он. – В моем кабинете ящик с пистолетами.

Сделалось совсем тихо. Семеновский офицер медленно поднялся, толчками, будто с трудом, выпрямляя свое тело.

– Ты что же, хочешь, чтобы я здесь? – Он криво усмехнулся.

Кто-то протестующе закричал:

– Господа, это ни на что не похоже!

В тишине слышны были неторопливые шаги слуги, и еще кто-то воскликнул:

– Перестаньте, господа!..

Завадовский рассмеялся – смех его сухо рассыпался, как горох.

Семеновский офицер, натужно вымеривая шаги, будто на учебном плацу, пересек гостиную и вышел.

– Господа, он все же прав, – сказал кто-то. – Живем мы пусто, скучно, безобразно… Служба в самом деле бессмысленна и оскорбительна… Артикулы и устав, устав и артикулы…