Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия Страница 9

Глава девятая

Почти за год до февральской революции уже явно и настойчиво стало проявляться агитационно-революционное настроение.

По примеру 1905–1906 гг., подготовлялись шаблоны «революций», «запросов» и «требований», обращенных к правительству.

В сословии присяжных поверенных это сказывалось пока только в подборе состава Совета Присяжных Поверенных, которого в то время я состоял уже председателем. В нем по-прежнему были еще надежные «столпы» корпорации, в лице М, В. Каплана, В. В. Благовещенского, П. Н. Раевского и еще немногих, преданных традициям и интересам сословия, но были и Переверзев, и Демьянов и бестолково-радикальствующий Плансон; в последний год попали в Совет М. В. Винавер и пресловутый Н. Д. Соколов. Кандидатура Керенского как-то не выдвигалась. Считалось, что он всецело поглощен Думскою деятельностью и выступлениями в политических процессах.

На общих собраниях петроградских присяжных поверенных группа «коллег», пытавшихся, при всяком удобном, а чаще неудобном случае, революционировать сословие, была уже ясно обозначена. Состав ее, сложившийся еще в 1905–1906 гг., после тогдашних неудачных забастовок и «снимания судей», не был еще очень велик, но отличался дисциплинированною компактностью.

Пришлось убедиться например, что кружок этот стал сторониться от своего прежнего чуть ли не кумира, умного и деятельного М. В. Беренштама, много лет избиравшегося товарищем Председателя Совета, и вынесшего на своих плечах всю советскую работу за время номинального председательствования в Совете престарелого Д. В. Стасова, только потому, что его, как «умного оппортуниста» ценил и, как говорили, даже «полюбил» Прокурор Судебной Палаты Крашенинников, которого называли «садистом адвокатских вольностей». В последний год эти господа порешили даже «забаллотировать» М. В. Беренштама. Последний, однако, не доставил им этого торжества: как «призванный прапорщик», он сам уклонился от кандидатуры не только в Товарищи Председателя, но и в члены Совета.

Каким чудом я сам, всегда уклонявшийся от политических выступлений, попал в Председатели Совета и до конца уцелел в качестве такового при новых выборах, для меня остается, отчасти, загадкой.

Могу лишь проследить, с этой точки зрения, перипетии моей адвокатской карьеры, чтобы дать самому себе отчет насколько правильно было понимание мною общественного значения роли адвоката, призвание которого, быть может преувеличенно, я всегда ставил очень высоко, выше политики.

Сперва инстинктивно, а потом уже вполне сознательно, я считал неприемлемым для адвоката замкнутость партийности и принесения в жертву какой-либо политической программе интересов общечеловеческой морали и справедливости. Поэтому, я туго, или вернее, совсем не подавался в какой либо политический кружок, или партию, ставившие себе целью лишь достижение партийного задания.

Будучи еще совсем молодым, в качестве помощника присяжного поверенного я подвергся в этом отношении большому искушению, но отделался от него благополучно, не столько в силу «уморассуждений» сколько инстинктивно, по одному нравственному чутью. В конце 1879 г. в Особом Присутствии Правительствующего Сената слушался первый большой политический процесс о 193-х привлеченных. Со всех концов России были собраны «революционеры-пропагандисты», по мнению обвинителей, весьма опасные государственные преступники. Создание этого процесса-монстра было фатальным для самодержавия и чреватым многими гибельными для России последствиями.

Предварительное следствие по этому делу вовлекло в свои сети добрую половину тогдашней русской интеллигентной молодежи, обнаружившей стремление сблизиться с народом и подойти к нему вплотную. Тысячи лиц были заподозрены, арестованы и протомились годы и годы в тюрьмах и острогах. В конце концов, предать суду представилась возможность лишь незначительный процент арестованных сравнительно с числом задержанных жандармским дознанием и предварительным следствием. В числе преданных суду разве десяток, другой были воистину повинны в покушении на Государственную неприкосновенность, все остальные вращались лишь в сфере довольно туманных идей «служения народу».

Достаточным показателем искусственности создания этого процесса-монстра, вызвавшего впоследствии яркую и напряженную деятельность наших террористов, может служить хотя бы такой пример.

Меня выбрали своим защитником три лица женского пола, протомившиеся многие годы в предварительном заключении: Екатерина Брешковская (впоследствии «бабушка русской революции»), Вера Рогачева (сестра, драматурга Евтихия Карпова) и некая девица Андреева.

Первая, переодевшись крестьянкою, бродила по селам Киевской губернии и «просвещала народ», пропагандируя, пока впрочем, довольно осторожно и туманно, нечто революционное. Было ей тогда лет под тридцать. Женщина, она была «идейная», но с темпераментом, пока еще, влекшим ее «на авось». Только тюрьма закалила ее.

Зато две другие, ни с какой стороны, в революционерки не годились, и только долгая тюрьма приобщила их якобы к революционному толку.

Рогачева, урожденная Карпова, была арестована и привлечена исключительно в качестве жены бывшего артиллерийского офицера Рогачева, пожелавшего сознательно «идти в народ».

Девица же Андреева была уличена в том, что в Харькове организовала какой-то кружок гимназистов средних классов, которым читала и толковала по-своему сказки «Кота Мурлыки». Андреева была крайне ограничена и ее товарки по заключению стыдились ее роли в процессе в качестве «участницы сообщества».

Помню, Брешковская перед моею речью, в ее защиту все твердила мне: «Вы должны глухою стеною отделить меня от этих младенцев».

Рогачева, Андреева и еще очень многие, из числа привлеченных к суду, были оправданы; в том числе Перовская, будущая убийца Александра II-го.

И все эти, в то время действительно ни в чем неповинные, только в самом процессе получили свое революционное крещение и, благодаря завязавшимся по тюрьмам и этапам связям к влияниям и последующим административным мытарствам, в качестве «подозрительных», уже сознательно примкнули к революционной активной работе, под руководством более авторитетных товарищей.

Глава десятая

В числе подсудимых процесса 193-х было лишь нисколько выдающихся личностей.

Во главе их наиболее энергичный и талантливый — Мышкин. Своими речами на суде он «зажигал сердца» молодежи, выступая убежденным, до фанатизма, революционером-пропагандистом. Я сам ночи не спал после его страстных выступлений. Порою слова его казались мне непреложным откровением. Ярко помню кульминационный момент процесса, когда Мышкин исчерпывающе высказал свое знаменитое революционное «Credo».