Максим Осипов - Об отце Илье Страница 9

22 января 2005 года

  • Когда М.В. посылала ему в лагерь стихи Пастернака (из-за цензуры — без указания автора), он показывал их своим товарищам — видите, как моя Машенька пишет.

  • О. И. считал старчество не спасением для России, как Достоевский, а угрозой для нее. Опасался вмешательства черного духовенства в нашу жизнь: монах должен плакать о своих грехах.

  • О суровой реальности. Спросил о. И., сильно ли он огорчился, получив восемь лет. Надеялся ли, что отпустят, боялся ли, что дадут больше? А он сказал, что не воспринял всерьез, как вообще любую реальность. И, кажется, это помогло выжить. То же с больницей: может быть, ты и прав на ее счет, но — не пытайся вернуть меня к реальности, я там единственный нормальный человек. И правда, остальные испуганно, судорожно вцепляются в любого нового человека, я на их месте, возможно, делал бы то же. И это помогло ему прожить почти четыре года с лимфомой и всеми остальными болезнями. С этим типом лимфомы столько в среднем и живут на Западе. И летом, когда он рвался с агранулоцитозом в Москву служить на пророка Илью (“Да, я это делаю для карьеры, ни для чего больше!” — т.е. чтобы не уволили за штат), он тоже ясно мне сказал: не хочу, чтобы моя жизнь описывалась в этих двух словах — суровая реальность.

  • Считается, что о. И. был очень покладист, между тем одному алтарнику он никак не давал благословения на поступление в семинарию. Все время спрашивал, зачем тому быть священником, а в ответ слышал какую-то благочестивую чепуху. Спрашиваю: “А вы бы, отец Илья, что ответили?” — “Что я хочу совершать литургию, что же еще?”

  • Вспомнил разговор по поводу “Овода”. О. И.: “Конечно, Монтанелли должен был отказаться от всего в пользу сына. И не швырял бы чашу с Дарами. Быть с сыном и значило быть со Христом”.

28 января 2005 года

  • Про кого-то я сказал с досадой: “Простой советский человек”. — О. И. спросил: “Или простой советский секретарь райкома?”. Потому что простой советский человек хороший. Его идеал — вполне христианский. Уровень страха меньше, чем у западного человека; рассказал, как русские (евреи, конечно) передавали друг другу детей во время бури в Эйлате, когда западные туристы бежали. Русские спят в электричках.

  • Стояли с Ж. у выхода из храма, он болтал свое обычное: такие-то спасутся, такие-то не спасутся (некрещеные, самоубийцы, католики и т.п.). Подошел о. И. в хорошем расположении духа: “Отцы, о чем вы?” — Ж. объяснил. “Не спасутся? Даже если Сам Господь захочет?” — удивился о. И.

  • Вспомнил проповедь о. И. на Покров: только русские могли сделать одним из главных своих праздников день, когда их победили.

  • Сказал о. И., что святая вода у меня стоит неизрасходованной до следующего года. “Это только означает, что ты недостаточно народен”.

21 февраля 2005 года

  • Первый разговор с пульмонологом: “Ну, о вреде курения я, наверное, могу не рассказывать”. О. И.: “Расскажите. Талантливо”.

  • О. И. в ответ на мое нытье: “Было ли хоть раз, чтобы ты пожалел, что сходил в церковь?”

10 марта 2005 года

  • Когда я заставлял о. И. делать что-нибудь медицински-неприятное, он грустно глядел на меня и повторял: “Тефаль, ты думаешь о нас”.

  • Вспомнил про “ведь меня не пантера прыжками…” и Данте. Ехали из больницы. О. И. было совсем плохо. Казалось, что и умственно он стал уже не тот (диабет, болезнь Паркинсона?). Только матерился про эмиграцию. Я вспомнил про пантеру, всем известное, Ходасевича. “Это Данте” — сказал о. И. Я решил, что дело совсем плохо, но тут о. И. прочел из Божественной комедии (у Лозинского — рысь) — и я успокоился.

  • Странно жить без о. И. Незащищенность.

  • М.В. говорила, что о. И. и вправду считал себя самым грешным. Трудно в это поверить, но, видно, так и есть. И боялся, что его не пустят к Тане. (Кто? Кто может не пустить отца к дочери?)

  • М.В. сказала, что тайну о том, почему о. И. никогда не говорил о Богоматери, он унес с собой. Но она считает — от целомудрия. О. И. никогда не говорил 1) о своей матери; 2) о ней, М.В., с посторонними; 3) о Богоматери — высшем воплощении женственности.

Биографическая справка*

Илья Хананович Шмаин родился 22 мая 1930 года в Одессе в еврейской нерелигиозной семье. Его отец Ханан Моисеевич Шмаин — кинорежиссер, ученик знаменитого Леся Курбаса, расстрелянного в 1937 году; мать, Лия Львовна Бродзинская, преподаватель литературы на идиш, бежала из Польши в СССР. Из Одессы семья перебралась в Киев, а затем в Москву. В 1941 году Ханан Моисеевич добровольцем ушел на фронт, попал в плен к немцам, чудом спасся, семья его тяжко бедствовала.

После войны возобновив учебу в московской школе-десятилетке, пятнадцатилетний Илюша (будущий отец Илия) объединил вокруг себя нескольких одноклассников, и вместе с другими юношами и девушками они составили подпольную группу молодежи, жившую духовно-религиозными поисками. Встречались с 1946 года чуть ли не каждый день, чаще всего у Кузьмы (Анатолия Бахтырева), у которого была отдельная комната, так что можно было общаться ночи напролет. Среди других участников кружка нельзя не назвать Е.Б. Федорова, ныне известного писателя, будущего крестного отца Ильи, и Н.Н. Смирнова, композитора, открывшего юному Илье музыкальный мир. Самой младшей в кружке была Маша Житомирская (Мария Валентиновна, род. в 1933 году) — будущая жена Ильи. В кружок был заслан штатный осведомитель и провокатор Феликс Карелин, впоследствии “видный деятель” церковного возрождения, один из создателей журнала “Вече”. В 1948 году почти всех членов кружка арестовали; Илья получил восемь лет. К моменту ареста Илья Шмаин окончил школу и поступил на мехмат МГУ.

В северном лагере (Вятлаге) Илья провел 5 лет, первый год на общих работах на лесоповале, затем перепробовал множество профессий, был стрелочником, бондарем, фельдшером в лагерной больнице, контрабасистом в лагерном оркестре. Маша Житомирская не была арестована по возрасту и, оставшись на свободе, посылала письма и посылки арестованным друзьям, а к Илье поехала в лагерь на свидание. 2 октября 1954 года Илья Шмаин и его друзья-однодельцы вышли на свободу.

По выходе из лагеря Илья Шмаин восстановился на заочном отделении мехмата МГУ и закончил его в 1962 году. Во время учебы работал простым рабочим на заводе (как репрессированный не мог устроиться ни на какую квалифицированную работу). В последние годы учебы и по окончании университета работал во Всесоюзном институте научно-технической информации (ВИНИТИ) как специалист в различных областях математической логики и формальной лингвистики, а позднее — в области разработки языков программирования.

Долгие годы религиозных и философских исканий, встречи в тюрьме и в лагере с безвестными святыми русского православия привели Илью к христианству и к Церкви. Его жена крестилась за десять лет до него и содействовала его воцерковлению. В Великий четверг 1963 года он принял крещение, глубоко вошел в церковную жизнь сам и способствовал воцерковлению множества людей: с 1965 года крестники появлялись у него еженедельно. Духовником Ильи был о. Владимир Смирнов, священник храма Св. пророка Ильи (“Обыденного”) на Остоженке; большое влияние на Илью оказал также о. Николай Ведерников, у которого он служил псаломщиком в подмосковном храме. С 1970 года Илья Шмаин тайно вел богословский семинар на дому, был участником тайных встреч с приезжавшим в Москву митрополитом Антонием (Сурожским) и распространял его проповеди. Вокруг Ильи постоянно была группа молодых людей, многие из которых впоследствии стали священниками.