Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай Страница 9

В канцонах поздних трубадуров и некоторых продолжателей провансальской поэзии в Италии, как, например, Ланфранко Сигала, возлюбленная претворяется в небесное видение; от нее исходит свет, нестерпимый для смертного взора. Оживленная и воплощенная в образ прекрасной дамы идея средневековых неоплатоников лишь в стихах Гвидо Гвиницелли превратилась в поэтическое видение, воспламеняющее фантазию. Сопутствуемая звездой Дианы, Прекрасная дама сонетов Гвиницелли смиряет гордость тех, кто приветствует ее появление, внушает им высокие помыслы, одаряет вдохновением. Данте в «Новой Жизни» завершил начатое болонским поэтом. Беатриче воплотила все добродетели, она — чудо, колеблющее законы природы.

Конечно, прекрасную даму идеализировали задолго до Гвиницелли, но именно он стал зачинателем нового стиля в поэзии, превращающего прекрасную даму в ангела, достойного занять место возле престола всевышнего. Сама идея, видимо, родилась из предположения теологов, что после низвержения Люцифера и падших ангелов освободившиеся места постепенно заполняются особо достойными праведниками. Ну а поэты переиначили эту идею на свой лад и заменили праведников на своих прекрасных муз — дам, вдохновляющих их на творчество.

На основании данных, которыми располагает в настоящее время наука, начало поэзии на итальянском языке можно датировать второй четвертью XIII века. Первые поэты, писавшие по-итальянски, — поэты сицилийской школы — появились в тридцатых и сороковых годах; приблизительно на десятилетие позже мы находим их последователей в городах Тосканы. Сицилийскую школу, возникшую при дворе императора Фридриха II и его сына, короля Манфреда, Данте помянет добрым словом в трактате «О народном красноречии»: «Те, чьи сердца были благородны, исполненные поэтического дара стремились приблизиться к величию этих владык, и все, что в их времена смогли с немалыми усилиями завершить лучшие умы Италии, прежде всего проявлялось при дворе столь великих государей; и так как королевский престол находился в Сицилии, случилось, что все, что наши предшественники написали на народном языке, звалось сицилианским…»

…В технике стиха (канцоны и баллаты), в лексике (кальки с провансальского или перенесение провансальских терминов в итальянский), в условностях литературных выражений поэты-сицилийцы еще обнаруживают зависимость от языка и поэтики трубадуров. Однако они творили уже в стихии родного языка и создавали на нем новые стихотворные формы, например, сонет, который перешел от них к следующим поколениям итальянских поэтов, а затем проник в литературу всех европейских народов. Впервые сонет (в двух ритмических разновидностях) находим у Джакомо да Лентики, Пьера делле Винье, Аббата из Тиволи и Якопо Мостаччи.

В пятидесятых — семидесятых годах XIII века в Тоскане появляется крупный поэт Гвиттоне д'Ареццо, возводивший свою поэтическую генеалогию к Джакомо да Лентини (Нотариусу) и считавший себя прямым наследником сицилийца. В год рождения Данте Гвиттоне вступил в орден «Рыцарей блаженной Девы Марии», среди кавалеров которого было, по свидетельству Данте, немало отъявленных ханжей и лицемеров вроде болонских градоправителей Лодеринго и Каталано. «Веселящиеся братья», как их называли в народе, не произносили обетов безбрачия и брат-гаудент Гвиттоне д'Ареццо вел вполне светскую жизнь, был женат и имел детей.

Ставший вождем тосканских рифмачей Гвиттоне основательно изучил провансальскую поэзию и был умелым версификатором, любившим упражняться в игре слов. Язык его стихов груб, шероховат и в то же время аффектирован. Данте, сравнивая «скверные наречия тосканцев», упоенных собственным красноречием, с языком поэтов сицилийской школы, пальму первенства отдавал сицилийцам, стремившимся создать не местный, областной, а общеитальянский литературный язык. Влияние Гвиттоне д'Ареццо распространилось на все города Тосканы и Романьи. Повсюду его подражатели слагали монотонные канцоны и скучные сонеты.

Истоки «нового стиля», который должен был освободить поэтов Тосканы от псевдоученой поэтики Гвиттоне д'Ареццо, находятся в Болонье — так думали Данте и его друзья, молодые флорентийские поэты. Первым, кто нашел «новую выразительность» для поэзии, они называли Гвидо Гвиницелли. В восьмидесятые годы XIII века едва ли не все молодые флорентийские стихотворцы находились под сильным влиянием «сладостной» поэзии Старшего Гвидо — так называли Гвиницелли в отличие от его флорентийского тезки, младшего годами Гвидо Кавальканти. Данте, Гвидо и их друзья прежде всего осудили язык старой тосканской школы, узкоместный, необработанный, полный провинциализмов, не стремящийся стать общенародным. Спор нового и старого направлений в тосканской поэзии XIII века был, таким образом, в первой его стадии лингвистическим и стилистическим. Защита и прославление нового стиля ставились в тесную связь с проблемой единого литературного языка всей Италии, то есть с проблемой политической и национальной. Расхождения Данте и флорентийских поэтов с последователями Гвиттоне д'Ареццо обнаруживаются в основных взглядах на творческий процесс. Слагающий рифмованные строки, конечно, должен владеть техникой стиха, быть мастером, но не в этом сущность поэзии. Если следовало учиться слагать стихи на вольгаре, народном языке, то не у итальянских подражателей провансальских трубадуров, а у великих мастеров. Таково было убеждение Данте и его друзей.

Эти споры между поэтами продолжались много лет, и даже в «Божественной Комедии» Данте о них не забывает — в двадцать четвертой песне «Чистилища» он разговаривает о поэзии с последователем старой школы Бонаджунта да Лукка. И старый поэт, мыкающийся в чистилище, признает свое поражение.

И отвечал я призраку из Лукки: —Они мои, и то, что в тишинеПорой любовь нашептывает мне, —Я претворяю в сладостные звуки.И с грустью он промолвил в свой черед: —«О, милый брат, я понимаю ясно:Нам недоступен этот новый родПоэзии. Пытались бы напрасноМы так писать — нотариус и я,С Гвиттоне нашим. Истинно прекрасноТо, что любви возвышенной подвластноИ, вдохновясь, исходит от нее».

Но Данте и другие поэты нового направления требовали от поэзии не только чистоты формы и искренности чувств, но еще и глубокой эмоциональности и сильных переживаний. Достойно слагать стихи, по их мнению, могли лишь те, чьи чувства шли от души и были по-настоящему сильны. В поисках подтверждения своих идей они обращались к великим мудрецам древности, и в первую очередь к Платону, считавшему, что «истинное красноречие неотделимо от чистосердечного выражения душевных чувств». Впрочем, все, что не соответствовало их идеям, поэты конечно же просто игнорировали, тем более что их интересовала не сама философия, а лишь те возможности, которые она может дать поэзии.