Аркадий Ваксберг - Валькирия революции Страница 90

Но, конечно, смерть Ленина не прошла для нее совсем незамеченной. О чем-то с Боди они все-таки говорили. В его скупых воспоминаниях, написанных почти через тридцать лет, это событие отражено лишь в нескольких строчках. Гуляя по Хольменколлену, он спросил Коллонтай, был ли ленинский сифилис наследственным или приобретенным. Покраснев, Коллонтай ответила: «Приобретенным». И добавила: смерть Инессы обострила болезнь Ленина, ставшую для него роковой…

Сразу вслед за этим пошла полоса формального признания СССР многими странами мира: Англия, за нею Италия, Австрия, Греция, Швеция, Китай, Дания, Франция… Не отстала и Норвегия. С известием об этом Коллонтай приехала в Москву — ее сопровождал неизменный Боди. В подготовке договора о признании была, конечно, и ее личная заслуга, но Литвинов выразил недовольство: Норвегия обусловила признание de jure предоставлением ей ряда концессий и закупкой Советским Союзом очередной партии рыбы. «Англия признала нас без всяких условий», — проворчал он.

Но Сталин, к которому Коллонтай пошла на прием и рассказала о реакции Литвинова, полностью одобрил ее работу. Вряд ли только в пику Литвинову, которого он не любил. Скорее всего, потому, что в разыгравшейся после смерти Ленина битве за власть хотел иметь Коллонтай на своей стороне. Как минимум — не на стороне оппонентов. Он стремился ее обласкать — и добился своего: когда хотел, Сталин умел очаровать собеседника. «Уходя от Сталина, — записала Коллонтай в своем дневнике, — бегу, не дождавшись лифта, по лестнице с чувством величайшего счастья и благодарности». Не похоже, что это позднейшая, «смоделированная» запись: среди косых взглядов, насмешек и беспрестанных уколов добрая интонация лукавого генсека была для нее, как глоток чистого воздуха. Но, вернувшись в тихий Хольменколлен, она отрезвела.

Только там, а не на пути из Москвы в Христианию она позволила себе быть откровенной с Боди. Гуляя по ухоженным горным тропинкам и любуясь раскинувшимся внизу городом, Коллонтай сказала вдруг, без видимой связи с тем, о чем они говорили до этого: «Борьба за власть будет жестокой, продлится несколько лет, и повторится пример французской революции. Очень скоро Сталину придется прибегнуть к насилию, чтобы ИХ победить, и он прибегнет, будьте уверены. Ничто его не остановит».

Она так разволновалась, что ночью у нее начался сильный сердечный приступ, осложненный острой почечной коликой. Коллонтай запретила Боди вызвать скорую помощь и о чем-нибудь сообщать в полпредство. Дождавшись утра, она сама позвонила Эрике. Под величайшим секретом ее устроили в частную клинику, а Боди объявил сотрудникам, что Коллонтай переутомилась и просит ее не беспокоить. Благожелатели, естественно, тут же дали знать Москве о ее исчезновении, и Литвинов прислал паническую телеграмму: «Немедленно сообщите что случилось». «Спасибо за беспокойство полностью выздоровела», — повелела ответить она, корчась от боли. Ничего не понимавшему Боди объяснила: «ОНИ ТАМ рады не рады, если я заболею. Пришлют какого-нибудь интригана — временно меня заменить. А временное станет постоянным». Выходит, все уже понимала про родимую власть…

Есть и другие свидетельства: действительно, все понимала. Пришел секретный циркуляр — о том, какие книги запрещены в России к изданию и распространению. Предписано было изъять их из всех библиотек. В том числе и посольских… В списке более ста авторов, сотни названий: Библия, Коран, Данте, Шопенгауэр, даже Жюль Верн, ставший крамольником лишь за то, что в его фантастике не нашлось места для мировой революции и власти Советов. Комментируя этот список в своем дневнике, Коллонтай записала с видимым равнодушием: «Меня пока там нет. Буду». «Позабыла» отметить лишь подпись под циркуляром: гонителем книг была заместитель наркома просвещения Крупская.

Дыбенко прислал свою книгу «Мятежники» — рассказ о том, как лихо он и его товарищи потопили в крови восстание кронштадтских матросов. Книге предпослано посвящение: «Эти воспоминания посвящаются другу и соратнику на революционном поприще Александре Михайловне Коллонтай». Читать воспоминания об этой трагедии ей почему-то не захотелось. Той же датой, когда пришел пакет от Дыбенко, помечена ее дарственная надпись на очередной своей книге про свободную любовь: «Марселю Боди — незаменимому соратнику, ценному советнику, очень дорогому другу». Вряд ли кто-нибудь, кроме нее самой, понимал истинное значение и этой надписи, и даты, стоящей под ней.

Ее переписка с Валей Стафилевской не прекращалась, но сохранились (тоже, возможно, не полностью) лишь письма «оттуда». Письма самой Коллонтай (кроме еще одного) пропали, ведь их сохранность зависела не от нее. Однако по ответным письмам можно судить и о том, что и как писала она сама.

«[…] Шурочка меня спрашивает, в чем мое призвание? Я всем увлекаюсь, но к стыду своему ни до чего не дошла. […] А потом Шурочка мне напишет еще чем заниматься и какой язык лучше изучить. Спасибо спасибо милая я получила ваш журнал мод. Какой интересный! Там такие славные шляпы и воротник один мне очень понравился, так что я хочу уже его позаимствовать. Такой пикантный и сзади ленточки. А прически какие! Но все не домашние, а куда же у нас ходить? […]

У нас большое хозяйство. Огороды полоть надо. Пропали три курицы, тщетно искали их. Посадили с Павлом расаду капусты, окапывали малину. Взошли огурцы. Теленок уже большой, беленький, такой кудрявый, как Павел. Завтра начинаю его отпаивать отваром льняного семя а то Павел сердится что молока много выпивает. […] Шурочка, знаете чего еще хочется? Угостить Вас своей домашней сметанкой с творогом, так густо залить и засыпать сахаром. Шурочка я знаю сладкоежка, как бы Вас угостить? Я люблю свою сметану и прозвана Павлом сметанщицей, но к конфетам я в противоположность Шурочке безразлична […]».

Писем много, некоторые сохранились только в обрывках. Вот еще одно.

«[…] Хочется чтобы Вы были близко близко такая тепленькая и чтобы слышать Ваш голос. […] Вот Вы описали ночную Христианию. Ведь как музыка. Только знаете Шурочка мы письмо читали вместе с Павлом и когда он прочел, что Вы проводите эти чудные вечера с М. Я. [Боди], ревнивые искры так и запрыгали в глазах. Я заметила это. Я всегда говорю Павлу, что он большой эгоист. Вот мне даже стыдно, что Вы считаетесь со мной (в письме Вы так много об этом пишете) а ведь он об этом никогда не думает. И когда от этой обиды я часто плачу то он мне говорит, что у меня «просто глаза на мокром месте». И я теперь часто и с ужасом думаю какая бы «постоянная драма» была у нас если бы Павел узнал, ну например, что Вы встретили человека. который бы Вам нравился и стал бы Вашим мужем. Что бы тогда было даже страшно подумать. […] тепленькая наша Шурочка напишите что Вы делаете, над чем работаете, как проводите дни».