Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены Страница 94

Если некто говорит: ты талантлив, он всаживает в плоть крючок. Незримый крючок. Внезапно – выбирает тебя! Показывает на тебя пальцем! Видит твое своеобразие! Устанавливает твою ценность!.. Ты прицеплен к нему на всю жизнь. Однако. Это не может быть КТО УГОДНО. Сперва тебе необходимо возвысить того, кто тебя выбирает. Надо вылизать себя, как вылизывает себя кошка. Вылакать молоко, целую миску, от ненасытного голода.

Шёман выставляет себя до унижения преданным псом, который по пятам следует за хозяином, виляет хвостом в ответ на похвалу и пристыженно сидит в углу при малейшем укоре. Весьма любопытно, как деспотизм по отношению к более слабым личностям сочетался у Бергмана с покорностью перед теми, кем он восхищался. Тех, кто ниже, он бил, к тем, кто выше, подлизывался. Когда в 1951 году знаменитый Улоф Муландер поставил в радиотеатре его пьесу “Город”, он написал ему письмо, и довольно забавно видеть, как обычно высокомерный Бергман раболепствует перед своим учителем, легендарным театральным режиссером и давним шефом Драматического театра, снискавшим дурную славу тем, что мучил своих актеров и в каждом спектакле выбирал себе жертву, которая не могла ему противостоять. По словам Херберта Гревениуса, театрального критика, драматурга и друга Бергмана, увешанный орденами Муландер был садистом и тираном, и, вероятно, восхищение Бергмана вызывал не только его режиссерский талант.

В письме Муландеру от июля 1951-го Бергман титуловал его “доктор Муландер”, писал, что стыдится, что должен был написать раньше, и благодарил за то, что Муландер помог продвижению его радиопьесы “Город”. И продолжал так:

Хотя мне не довелось работать с Вами, Вы были моим учителем все годы начиная с “Игры снов”, драм цикла “Дамаск” и “Электры” (я слегка робею, думая о том, какие великие произведения Вы ставили) и кончая “Сонатой призраков” и “Коктейлем”. По натуре я не слишком восторжен, но тем не менее попробовал вспомнить, что происходит в Ваших постановках, что именно я в них люблю. Затем Ваша лекция, когда я за считаные часы узнал о театре намного больше, нежели за все годы, что я им занимался (это вовсе не льстивая чепуха, в тот вечер я был счастлив). Не знаю, можно ли вот так письменно благодарить человека за то, что он оказал на тебя решительное влияние в профессии и даже в жизни. Возможно, это звучит наивно и высокопарно. Да, но в таком случае, наверно, потому, что порой трудно подобрать нужные слова, даже если в обычных ситуациях не испытываешь подобных затруднений. Херберт не велел мне писать. Я сказал ему, что мне трудно, и он понял, что я не хочу писать дурацкие ходульные фразы. Куда легче высказать, что думаешь, когда находишься за городом и успеваешь как следует поразмыслить. Хотя все равно вышло довольно убого. Мне бы хотелось просить Вас, чтобы Вы прочитали между строк этого письма максимум восхищения и почтительной преданности.

Вторым драматургом, которым Ингмар Бергман восхищался, был Вильхельм Муберг. Великий писатель, автор эпохальных романов “Раскены”, “Ночной гонец”, “Солдат со сломанным ружьем”, “Эмигранты” и “Поселенцы”, он сыграл важную роль в становлении Драматической студии, где Бергман поставил три пьесы. Возглавляя Хельсингборгский театр, он отверг драму Муберга “Наш нерожденный сын”, поскольку уже поставил пьесу такого типа, “Якобовски и полковник”. Однако десятью годами позже он поставил премьеру муберговской “Лии и Рахили” в Городском театре Мальмё. А когда на посту руководителя Драматического театра вновь завязал контакт с Мубергом, результатом стала долгая переписка. Бергман обещал ставить его пьесы, но до этого так и не дошло, а его отговорки носят прямо-таки фарсовый характер.

29 марта 1965 года:

Дорогой друг! Простите, что я не давал о себе знать! Но этот год вообще выдался кошмарный, и кульминацией стало то, что после зловредной вирусной инфекции я слег на четыре месяца. Ваше письмо порадовало меня, и я жажду прочитать эту новую пьесу.

7 апреля:

Дорогой мой! Огромное спасибо за ваше письмо, доставившее мне несказанную радость! Можете прислать пьесу в Драматический театр. Мой секретарь, замечательная госпожа Вирстрём, набросится на конверт и спешно доставит его к моему одру. Надежнее не бывает.

Позднее в том же месяце Муберг, находясь в швейцарской Асконе, получил три телеграммы от Бергмана – кое-где с орфографическими ошибками.

20 апреля:

ДОРОГОЙ мой я получил пьесу сегодня ВО ВТОРНИК И ПРОЧТУ И РЕШУ ТЧК ДАМ ЗНАТЬ КАК МОЖНО МКОРЕЕ = ПРЕДАННЫЙ ДРУГ ИНГМАР +

24 апреля:

СЧАСТЛИВ И ОЧЕНЬ БЛАГОДАРЕН ЗА ДРАМУ ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПСИЬМОМ ПРЕДАННЫЙ ДРУГ = ИНГМАР +

10 мая:

РУКОВОДИТЕЛЮ ТЕАТРА БЕРГМАНУ ОПЯТЬ СТАЛО ХУЖЕ ТЧК ОБЕЩАННОЕ ПИСЬМО ВИДИМО НЕМНОГО ЗАДЕРЖИТСЯ = МАРГО ВИРСТРЁМ СЕКРЕТАРЬ +

Когда Муберг вернулся в Швецию, Бергман продолжал извиняться.

21 мая 1965 года:

Дорогой мой! Я всегда воспринимал это дело однозначно: мы сыграем вашу пьесу в весенний сезон 1966 года или как первый номер осенью 1966-го. […] Если с моим здоровьем все будет в порядке, я непременно поставлю ее сам. Она мне очень нравится, и я хочу повидаться с вами и потолковать о ней, когда вы вернетесь в Швецию. Условие прежнее: чтобы я стоял на ногах, а это бывает лишь спорадически. Но со мной все наладится!

13 августа:

Дорогой мой! Спасибо за письмо от 15 июля и простите, что я не ответил раньше! Но я сейчас занят съемками фильма [“Персоны”. – Авт.], и это отнимает у меня все пока что скудные силы. В понедельник тяжелый маховик приходит в движение, и я опять чувствую себя как машинист, который бежит впереди мчащегося под уклон товарного поезда и кладет рельсы. Одна из приятных для меня целей этой осени – ваша пьеса! Если ничто не помешает, рассчитываю на премьеру в середине марта.

20 сентября:

Дорогой Вильхельм! Спасибо за ваше милое письмо от 28/8! Я вернулся со съемок, которые до сегодняшнего дня поглощали меня целиком, и теперь, как только разделаюсь с самыми срочными административными задачами, возьмусь за новую версию вашей пьесы. Надеюсь, в ближайшем будущем мы встретимся и поговорим! Ваша уступчивость, по-моему, ободряет и согревает, и я в самом деле рад, что займусь вашей пьесой, хотя, конечно, и тревожусь, что не сумею сделать это как надо!

24 ноября:

Дорогой мой! Пожалуйста, простите, что я так долго молчал! Но в последнее время у меня было до ужаса много проблем, и весь мой гордый организационный план дважды рухнул и кучей кубиков валялся под моим рабочим столом. […] Вдобавок идет работа над Вайсом, так что я не успеваю поставить вашу пьесу в весеннем сезоне, потому что никак не успею сделать три постановки за один год, ведь к тому же еще есть и работа над снятым летом фильмом, которую надо завершить самое позднее в середине мая. Вот я и спрашиваю вас: