Ролан Быков - Я побит - начну сначала! Страница 95

02.11.84 г.

Читаю былины о Василии Буслаеве, читаю комментарии и статью Ю.И. Смирнова и В.Г. Смолицкого «Новгород и русская этическая традиция».

«Многим нашим современникам Господин Великий Новгород рисуется в романтической дымке, навеянной демократической традицией XIX века, страстно противопоставляет Вечевую Республику, подлинно русское народоправство, все подавляющему русскому самодержавию.

Но что реально мы знаем об истории поистинно Великого города — Республики?».

(Так начинается статья.)

До славян: эсты, прибалтийские грины, ижора, чудь, весь, вепсы, водь и т.д.

Новгород, а где же старый город? Старая Русь? Старая Ладога? — Ответа нет. Славяне считаются с V—IX веков.

Классический период жизни Новгорода — XII—XV вв. (Тогда и создавались былины, ближе к XII—XV вв.)

Было очень много институтов власти, создававших динамическое своеобразие: две церкви: белая и черная (монастыри), объединения бояр, выборные от «концов», улиц, сотские, тысячные и т.д. Общие пиры — братчина.

Братчина — юридическое лицо. На пирах решались вопросы, обиды. Пили брагу и пиво. Много было драк, и даже убийства.

На братчине началась потасовка и у Буслаева, на ней же спор Садко.

Лихачев: «Новгород был одним из наиболее крупных рассадников предвозрожденческих настроений».

В нем постоянно рождались ереси. Борьба переходила в драку, где с моста сбрасывали в Волхов.

Быть может, поэтому в новгородской этической традиции появляются герои, противопоставляющие себя обществу.

«Не удовлетворенный своим положением в условиях, заранее все предопределяющих, Василий Буслаев находит выход в... том, чтобы вызвать на бой весь Новгород». (А вот это уже «горячо» — тут только один шаг до подлинного вопроса — о духовном содержании в образе Василия Буслаева, о поиске духовности и духовной вольницы, о национальном самосознании, национальном характере и т.д.)

Север, где записывались в XIX веке былины, колонизировался новгородцами, но не только, туда шли потоки бедных, беглых, старообрядцев и т.д. Эти переселения еще не оценены должным образом.

«В тесной связи с историей заселения Русского Севера нужно рассматривать и результаты собираемых там эпических песен».

Репертуар зависел от срока заселения местности: чем раньше, тем богаче, чем позднее — тем беднее, лишь поздние — об Илье Муромце.

И более того — к XV в. эпос был скорее общерусским, нежели новгородским.

Авторы написали очень интересную статью. Они почти вплотную подошли к определению былины по ее духовному содержанию, по анализу заключенного в ней идеала. Ибо доказав, что былина пришла к нам в записях уже «смешанная», уже «общерусская», они тем самым оторвали ее непосредственно от Новгорода, от Киева. К нам былина пришла уже при единстве централизованного государства, и это главное — самосознание нации было давно закончено, национальный характер (в духовном смысле) уже сложился и уже пережил различные этапы своего развития.

И тут самое важное понять, что язык, нация в момент своего образования и самосознания развивались и складывались неразрывно с фольклором, мифологией, мировоззрением. Ничего в жизни духа не существовало вне национального сознания, той первой достаточно сложившейся общности, которая дала возможность родиться и сложиться духовности как некой общей, уже существующей в сознании человечества «этической материи».

Но именно национальный характер духовности очень долго, по сегодняшний день, ставит огромный, все еще неодолимый барьер между взаимопроникновением национальных культур.

В этом смысле распространенная тенденция искать влияние, подражание, заимствования и т.д. — тенденция очень ограниченная. Миграция одних сюжетов, схожих до буквальности, не только не означает «влияния», а, напротив, только яснее ясного обнаруживает всю невозможность «заимствований» в духовном смысле. Духовный критерий обнаруживает не сходство, а сугубое, бесконечное различие содержания.

В «Храбром портняжке» у братьев Гримм герой — ремесленник. История не героя, которого считают героем, толковалась так: это возможно, если герой смышлен, ловок, находчив и хитер.

В русском варианте герой подан иронически. Негерой героем может стать из уважения к легенде, сам он героем никогда не будет, истинные герои Христом Богом выпросят у него подвиги, но подвиг свершает только герой.

(По духовному содержанию все наоборот с «храбрым портняжкой», а сюжет один.)

В индийском и таджикском варианте (а мне встретились 4, вернее, 3, ибо индийский и таджикский идентичен) все по существу совершенно иначе. Негерой героем может быть, если он полное ничтожество и у него есть толковый, трезвый, знающий ему цену «руководитель», в этих версиях жена героя.

Тут нет более или менее верного, или глубокого, или предпочтительного духовного содержания. Тут все верно. Различие здесь в разном выражении национального сознания, национального характера в условиях одного сюжета. Тут не просто пропасть меж национальными культурами, тут даже в определенном смысле и вовсе нет пропасти — тут разные измерения, разные плоскости — иные духовные галактики.

Взаимопонимание наций основано вовсе не на возможности взаимопроникновения и заимствования, а только на основе совпадения проблем и задач. Сам перевод стал возможен из-за совпадений фактов, предметов и действий. Но подлинно художественный перевод — это пересоздание произведения. И, наверно, самый гениальный перевод в этом смысле — это перевод Лозинского «Кола Брюньона». Пушкинское из Гете «Мне скучно, бес!» — потому гениально гетевское, что оно гениально русское. Тут перевод в высшем духовном смысле. Не с языка на язык, а с образно-смысловой системы одной нации на образно-смысловую систему другой. И не адекватность пресловутая нужна, а наоборот, пусть и вовсе не адекватное, но зато духовное единство. Подлинный перевод с языка на язык осуществляется по тем же духовным критериям.

Русский фольклор, русская мифология, русский эпос очень своеобразен и своеббразен. Более всего на свете сегодня он важен своим отличием от фольклора, мифологии и эпоса других народов. Только поняв, изучив, осознав его отличия, лучше всего возвращаться к тому общему, что его связывает с другими национальными духовно-образными системами.

Илья Муромец не Давид Сасунский и не Геракл! И происхождение этих богатырей разное. И не просто разное, а любопытнейшим образом разное.

И самоубийство Дунай Ивановича и Добрыни Никитича требует особого осмысления, как поступок богатырей. И то, что Муромец убил сына, и то, что русские богатыри были на службе, и то, что Садко не победил Новгород, а Василий Буслаев победил, и то, что фантастический элемент рождается в русском эпосе там, где лежит тайна богатства (Садко, Вольга) — все это по духовному критерию составляет особое, неповторимое своеобразие. Оно требует осмысления. И тогда взорвется смысл всего того, что может дать сравнительный метод в изучении фольклора. Только сравниваться будут не только точные вещи, как сюжет, положение, а сравниваться будет нравственный итог, поиск, идеал, — все, что входит в понятие духовного содержания.