Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) Страница 98

– А как я вам больше нравлюсь, – спросила она у Д., – в профиль или в анфас? Я себе больше нравлюсь в анфас. Тогда глаза выразительнее и чёлка вся на виду.

– Вы, Зизи, вполоборота очень недурны, – заметил Д., – в этом случае светотень получается более эффектной. А когда вы сняты до пояса, видны ваши руки. Это тоже кое-что стоит.

– А когда я снята во весь рост, – продолжала Зизи со смехом, – видны ещё и ноги, и это такая роскошь!

– Да, это действительно немыслимая роскошь! – согласился Д. – Вызывающая, безумная роскошь! Как вам не совестно, Зизи, иметь такие ноги! Как вам не стыдно ходить с такими ногами по улице и ездить с ними в метро? Своими ногами вы обижаете всех прочих женщин. Ваши ноги для них как пощёчина.

– Но куда же мне их деть, как же мне их спрятать? – спросила Зиночка вполне серьёзно.

– Ума не приложу! – ответил Д. – Конечно, вы можете всё время ходить в брюках. Но ведь, наверное, и тогда будет заметно, что ноги у вас хоть куда. А очень длинные юбки сейчас не модны. Ох, Зизи! Угораздило же вас родиться с такими сногсшибательными, с такими фантастическими ногами. Беда мне с вами, Зизи! Просто беда!

– Мне пора! – сказала вдруг Зиночка.

– Да что вы, Зизи! Да куда вы так торопитесь! Да ведь ещё совсем рано! – обиделся Д. – Я отвезу вас! Я провожу вас до дому!

– Нет, – упорствовала Зиночка, – я привыкла рано возвращаться домой и не люблю, когда меня провожают.

– Вы живёте с родителями? Они вас безумно любят? Они беспокоятся, когда вы задерживаетесь? Но, может быть, у вас есть телефон? Давайте позвоним из автомата вашим родителям! Автомат рядом, у самого парадного.

– У меня, к сожалению, нет телефона, и поэтому мне пора, – сказала упрямая Зизи. – Пожалуйста, заверните фотографии в бумагу.

Д. положил пачку фотографий в чёрный конверт из-под фотобумаги, а конверт завернул в газету. Потом он сбегал на кухню, принёс оттуда бечёвку и для надёжности обвязал ею получившийся пакет. Узелок он сделал бантиком и затянул его покрепче. Потом он обнял Зизи на прощанье. Зизи холодно дала поцеловать себя.

– Не обижайтесь, – сказала она. – К сожалению, я сегодня не в форме. А когда у женщин бывает такое, они становятся капризными, вы это знаете. И спасибо вам ещё раз за фотографии. Вы гениальный фотограф!

Зиночка вошла в автобус. Он был пустой. Д. видел, как, бросив пакет на сиденье, Зиночка подошла к кассе, опустила в щёлочку монету, оторвала билет, засунула его в кармашек своего пиджачка, вернулась к сиденью, взяла в руки пакет и уселась, положив пакет на колени. Тут она обернулась и, улыбаясь, помахала Д. ладошкой. Д. тоже помахал ей. Автобус почему-то не трогался. Шофёра, видимо, развлекала эта сцена прощания. Или он почему-то сочувствовал Д., понимая, как грустно ему расставаться с такой симпатичной девушкой. А может быть, это напомнило ему что-то знакомое и волнующее или он просто был от природы сентиментален. Правда, водителю автобуса сентиментальность совсем не нужна. Пожалуй, она ему даже вредна. Но, наверное, встречаются и сентиментальные водители. Они стараются скрывать свою чувствительность, но от случая к случаю она всё же прорывается, и вот сейчас-то и был такой случай. Впрочем, причиной задержки могла быть и некоторая неисправность мотора или чего-нибудь там ещё.

Автобус наконец тронулся. Зиночка ещё раз обернулась и ещё раз помахала. И Д. ещё разочек ей помахал.

Автобус уехал. Д. продолжал стоять у остановки. Ему было хорошо, но притом и немножко тревожно, и немножко печально, оттого что Зизи была так холодна с ним сегодня и оттого что вела она себя немножко загадочно. И опять услышал Д. тихий, но твёрдый голос: «Не печалься. Какие уж теперь могут быть печали. Скоро же всё кончится. Ты понимаешь – ВСЁ кончится, ВСЁ!» И на сей раз Д. ничего не ответил и не попытался защититься. Он стоял на остановке один. Зизи уехала. Был вечер. Было прохладно. И приближался конец света.

Подошёл ещё один пустой автобус. Шофер открыл двери, предполагая, что Д. войдёт. Но Д. не пошевелился. Двери закрылись. Автобус уехал. Д. всё стоял на остановке. Подошёл третий автобус. Двери снова открылись и закрылись. Автобус уехал. Д. всё стоял на остановке.

Этот день, несомненно, был самым замечательным в жизни нашего Д. Что может быть лучше такого светлого, тёплого летнего дня, проведённого в обществе прелестной девушки, к которой ты изрядно неравнодушен, которая непрестанно и сладостно волнует тебя. Что может быть лучше ощущения этой близости, этой доступности обожаемого существа? Что может быть лучше этих случайных и неслучайных прикосновений ладоней, локтей, плеч и колен? Что может быть лучше этого томительного запаха, исходящего от любимой женщины, от её волос, от её одежды, от её тела? Что может быть лучше её голоса с совершенно неповторимыми, упоительными интонациями и её мелодичного смеха? И всё было бы совершенно чудесно, если бы время от времени не доносился до ушей Д. этот мрачный, беспощадный голос, вещавший о грядущем светопреставлении, и если бы Зизи оказалась «в форме», и если бы не вела она себя несколько странно. Впрочем, последнее, быть может, только чудилось, только казалось нервному и мнительному Д. Да, конечно же, это ему только чудилось. А как славно, что на Зиночкино плечо уселась бабочка, желая, видимо, сделать Зизи окончательно неотразимой, желая, видимо, чтобы сердце и без того влюблённого Д. всё целиком очутилось в её тонких пальчиках с перламутровыми острыми ноготками!

И теперь уже вроде бы не скажешь, что Д. одинок и несчастен, что только рыбки и таинственное его дело остались для него утешением. Скорее наоборот. Теперь можно сказать, что Д. почти счастлив. Что у него есть всё, что ему нужно, – и любимая Зиночка, и любимые рыбки, и любимое, великое его дело.

Эпизод десятый

Слишком много народу

Д. шёл по улице. Шёл так, как обычно ходят по улице. Шёл по тротуару, придерживаясь правой стороны. Можно было бы, конечно, идти и по левой стороне, но тогда он то и дело натыкался бы на пешеходов, идущих навстречу, тоже придерживаясь правой стороны. Это было бы неприятно и ему, и встречным пешеходам. В первую очередь это раздражало бы спешащих пешеходов. Они старались бы увильнуть в сторону, они пытались бы обойти Д., они бросали бы на него неприязненные взгляды. Некоторые из них, вероятно, чертыхались бы, а кое-кто и матюгнул бы его сквозь зубы. Правда, в этом случае у Д. было бы то сладостное чувство, которое испытывает каждый гордый и сознающий своё достоинство человек, плывущий против течения и живущий наперекор злонамеренной и беспощадной судьбе. Но Д. не без основания полагал, что по большому счёту, в символическом, так сказать, смысле, он и так плывёт против течения, преодолевая огромные жизненные трудности, что трудностей этих ему и так хватает, и поэтому по тротуарам безо всякого фанфаронства и позёрства он скромно и благопристойно двигался, как и положено, придерживаясь правой стороны, никому не мешая, никого не раздражая и ни у кого не вызывая ярость. Д. шёл, глядя в спину впереди идущего гражданина и разглядывая хлястик на его пиджаке. Хлястик был обыкновеннейший, зауряднейший, можно сказать, пошлейший. Но Д. всё равно его разглядывал с интересом и размышлял о происхождении этой весьма распространённой детали одежды, как мужской, так и женской.