Виссарион Белинский - Демон стихотворства… Соч. В. Не…го

Виссарион Григорьевич Белинский

Демон стихотворства… Соч. В. Не…го

ДЕМОН СТИХОТВОРСТВА. Комедия в пяти действиях, в стихах. Соч. В. Не….го. Санкт-Петербург. В тип. Карла Крайя. 1843. В 8-ю д. л, 142 стр.

Вот эта комедия{1} решительно не хочет быть вахлацкою{2} и претендует на порядочный тон. Действующие лица ее – всё или «аристократы», или литераторы. Но природы своей никому не победить:

Гони природу в дверь – она влетит в окно!{3}

Несмотря на все претензии комедии, она принадлежит решительно к вахлацкой литературе. Посмотрите, например, что за названия действующих лиц – Добряков, Зорский, князь Волтунов, Лирова (молодая девица, писательница), Пристрастьев, Острословский, Туманин (журналисты), Щеталов (книгопродавец), Продажный (служащий по министерству и редактор периодического издания)… Настоящие куклы, с надписями на лбу с личных качествах, которые назначено им представлять собою! При комедии есть и предисловие – нечто вроде «воззвания»{4}, из которого ясно значится, что 1) сочинитель весь век свой прожил за 900 верст от Петербурга и за 700 верст от Москвы (оно и очень заметно как из тона предисловия, так и из самой поэзии); что 2) сочинитель не имел до сих пор случая видеть в лицо ни одного из теперешних гг. журналистов и литераторов, кроме одного только, которого талант он очень уважает; что 3) в рукописи его комедии, тотчас по отсылке ее в Петербург, читавшие ее лица увидели в ней пасквиль; но что 4) в ней нет решительно никакого сходства ни с одним журналистом или литератором. (Предисловие, стр. VII).

Публика, вероятно, будет очень благодарна сочинителю «Демона стихотворства», что он так предупредительно поспешил ей отрекомендоваться и сообщить ей такие интересные подробности о собственной своей особе. Теперь познакомимся с комедиею. Это и нетрудно и недолго: таково свойство всех «вахлацких» произведений!

Зорский, отставной корнет, бедняк и поэт, влюблен в племянницу Добрякова, Ольгу Львовну, которая, в знак любви своей к нему, находит очень острыми его плоскости и очень поэтическими его плохие стихи. Симпатия ее к Зорскому простирается до того, что она сама беспрестанно говорит плоскости, и предурными стихами. Зорский ужасно глуп, что можно видеть из того, что он говорит грубости князю Болтунову и вызывает его на дуэль за то только, что тот считает поэзию вздором, а людей, занимающихся ею, – пустыми людьми. Болтунов это сказал Ольге Львовне, как свое мнение, без всякого намерения оскорбить Зорского, и тотчас же извинился перед ним. Но Зорский – поэт, следовательно, по мнению уездных сочинителей, человек пламенный, грозный и храбрый. С Ольгою Львовною Зорский обращается en laquais endimanche[1], а она с ним en servante endimanchee[2]. Вот образчик их влюбленной восторженности… Надобно сказать, что Зорский приготовил на сцену комедию своего сочинения, которая потом и разыгрывается в комедии г. Не….го. Зорский ревнует Ольгу Львовну к князю Болтунову и называет его «мишурным рыцарем».

Ольга Львовна

И почему не так? Хоть рыцарь он мишурный,Зато внимателен, любезен, говорлив,Не занят славою литературной,Он не рассеян, не ревнив.Привык он жить в кругу большого света,С женою у него не будет верно ссор;Далек от пылкости поэта,В суждениях о ней не будет слишком скор;И всякий вальс, и всякое движеньеОн ей не вменит в преступленье;Желанье нравиться не будет ей в укор,И, не заботясь, что в журналеЕго хотят критиковать,Живой, веселый, он на балеЛюбезностью своей всех будет восхищать.В театр он явится для новой пьесы,С беспечностью окончив вист;Его не возмутят с падением завесыРукоплесканья или свист.Живя в согласии и миреС пороками и слабостью людской,Ни в эпиграмме, ни в сатиреНе тронет их он дерзкою рукой.Служа свой век под крылышком вельможи,Без важных дел дойдет до важных степеней.Он – полный тип всей нашей молодежи;А вы-то что, с поэзией своей?..

Зорский

Признаться должен я, как вы ко мне ни строги,Очаровательны вы в этом монологе!Хоть вы им колете, как острою иглой,Но в нем так много правды, соли,Что поцелуем, поневоле,Мне хочется сомкнуть ваш ротик злой.Скажите, если вам угодно,Сегодня ж, честью вам клянусь,Я брошу все, Парнас и девять муз,И светским денди вдруг я заживу свободно.Увидите, не уступлю ни в чемПрославленной и модной кукле;Заговорю парижским языком,A la мужик спущу на плечи букли,Галиматья польется вдруг из уст,В глаза пущу такою пылью!..И буду так же глуп, и буду так же пуст,Как Mr., как Mr., не назову фамилью…Но только с ног до головыЯ перейму их тон, походку и ухватки,Надену желтые перчатки,И львом меня сочтут не только вы,Но наши все известнейшие львыИ несравненные аристократки.Тогда во мне достоинств будет тьма,Я буду кланяться и танцевать так ловко,Что от меня сойдет с ума,Быть может, не одна прелестная головка…

Ольга Львовна

Довольно, Зорский, вы пугаете меняИзлишеством любезности – огня —Вы, кажется, уже вертитесь на паркете!(Задумывается).Поэт и лев! нужна ж порода их на свете!..Но если выбирать из двух пришлось бы золИ выбор отдан был на мой лишь произвол,(смотря на Зорского с лукавою улыбкой)То я решилась бы остаться при поэте.

Зорский

Давно бы так!

Тон разговора и стих, как видите, самый «уездно-аристократический», или «вахлацкий»! Зорский просит у Добрякова руки его племянницы; Добряков говорит, что он боится иметь зятем человека, освистанного в театре, и потому в таком только случае решится отдать за него свою племянницу, если его комедия будет хорошо принята публикою. Завязка – как видите – совершенно в русских нравах и обнаруживает в сочинителе большое знание русского общества и редкую наблюдательность! Пьесу Зорского дают на Александрийском театре, и журналисты стараются ее уронить посредством клакеров, а князь Болтунов хлопочет тем же способом поддержать ее. Автора вызывают, и он женится. Вот и вся комедия! Но пафос ее составляет не это, а портреты журналистов. Одного из них, Туманина, вот как заставляет говорить остроумный сочинитель:

Наш юный критицизм и наши умозреньяПовергли в прах его творенья!..А есть комедия у нас: ее творец —Мой закадычный друг. – Вот это образец!Жизнь улетучилась в созданьи этом, дивномВ какое-то слитное единство,И в духе творчества субъектно-объективномИскусства видно в нем – цветенье, торжество!Пластичность образов и формы просветленье —В ней осязательны. А как уж соблюденОсновный общего закон,Закон замкнутости и обсобленья!!!!! —Но чтобы уяснить мои слова,Хочу я разрешить сперва,Что есть комедия?..

Г-н Не….в, кажется, в полной уверенности, что, заставляя Туманина говорить эту галиматью, он очень зло подшутил над людьми, употребляющими слова: субъект, объект, обособление, замкнутость и т. д. Слова эти действительно должны казаться очень смешными в глазах г. Не…..ва и подобных ему сочинителей: живя в 900 верстах от Петербурга и в 700 верстах от Москвы, он, разумеется, не понимает их значения, а довольное собою незнание всегда находит смешным то, чего не знает, и, не поняв дела, всегда предается «вахлацкому» юмору. Конечно, можно смеяться, но не над этими словами, а над их неуместным или неправильным употреблением; но и тут может смеяться только тот, кто сам понимает их. Не в пример будь сказано, слуги всегда смеются над образом мыслей и выражения господ своих; но не слугам, а все господам же удается умно и дельно смеяться над этим! В своем предисловии г. Не….в говорит, что в изображенных им журналистах он «желал изобразить три главные направления, которым (будто бы) следует наша литература: Острословский изображает собою дух французской словесности, остроумной, легкой, антипоэтической (?!); Туманин должен быть выражением немецкой философии, которая всегда почти изъясняется языком туманным, неопределенным, надутым; Пристрастьеву назначено быть представителем английской литературы, которая составляет нечто среднее между двумя первыми»{5}. Из этого видно, что г. Не….в глубоко изучил французскую, немецкую и английскую литературы, особенно немецкую философию. Посмотрите, как коротко и ясно отделал он их! Французская литература – антипоэтическая, немецкая философия – надута и туманна, а литература английская есть нечто среднее между французскою литературою и немецкою философиею! Он до того убежден в своем познании этих литератур и достоинстве своей комедии, что делает смелое предположение: «Будь эта комедия переведена на иностранные языки, верно, нашлись бы в Германии и во Франции добрые люди, которые сейчас узнали бы в Пристрастьеве, Острословском и Туманине своих знакомых литераторов». Советуем г. Не….ву заняться переводом этой комедии на немецкий и французский, да уж кстати и на средний между этими языками, язык английский: за успех ручаемся!