Иван Уханов - Каменный пояс, 1974 Страница 12

Утюмов любил похвастать, что «родился в навозе», жил сиротой, получая подзатыльники и пинки, хотя, по правде говоря, не получал он подзатыльников и пинков, дядя-пьяница был добряком. А еще больше любил выйти под окна, почистить канаву, подмести, убрать снег, мог собственноручно прибить доску в свинарнике, пойти в гараж и покопаться в моторе автомашины, чувствуя тайное удовлетворение от того, что люди видят все это.

Но люди и так не считали его лежебокой. Работы у него было действительно много, и, едва управляясь, он и не жил-то по-человечески. Спал по пять-шесть часов в сутки, ел на ходу, вечно куда-то торопился. Жена ворчала: «Зарос как боровик». Отмахивался: «Некогда!..»

Лет пятнадцать назад, будучи зоотехником фермы, Утюмов уехал рыбачить на озеро, пробыл там дня три, а когда вернулся с мешком карасей за спиной, не до ухи ему было. Пока он блаженствовал на озере, в совхозе начался повальный падеж свиней. Навесили строгача ему тогда, едва выпутался из этой пренеприятнейшей истории; чувствуя к себе особо пристальное внимание и недоверие, начал активничать — дневал и ночевал в свинарниках.

Дела на ферме постепенно поправились. Утюмова раза два-три похвалили на собраниях: «Работает, не считаясь со временем», «Душой болеет…».

Как-то раз, сидя за кружкой пива в ресторане, после одного из таких собраний, Евгений Павлович либо из зависти, либо из других соображений, ввернул, кривовато улыбаясь:

— Важно показать себя поначалу, первое время работай на полную катушку, а потом, когда завоюешь авторитет, можно и с прохладцей…

Максим Максимович принял слова Птицына за шутку, но прошло какое-то время, и ему стало ясно, что агроном говорил все это всерьез. Сложна и объемна, видать, наука приспособленчества.

И он начал подмечать: иные руководители оценивают человека не столь по итогам хозяйственной деятельности, не по тому, чего он добился на производстве, а как внешне выглядит, какие у него манеры, что пишет в отчетах, как выступает на собраниях, какие находит доводы для оправдания неполадок в совхозе, умеет ли ладить с начальством.

Все это казалось Утюмову, привыкшему всю жизнь работать как лошадь, гадким, однако весьма заманчивым. Ему достижимой виделась наука приспособленчества, и он стал изучать ее, эту науку. Не было ни одного собрания, совещания в райцентре, на котором бы новоселовский директор не выступил. Главное, почаще выходить на трибуну и говорить что-то умное, интересное, резко, с болью в голосе, покритиковать недругов. Есть люди, которые не умеют выступать и даже порою заискивают перед теми, речь которых гладка и остроумна… И ведь не спросят: хорошо говоришь, а как работаешь?

Знал Утюмов, как здорово она, милая трибуна, помогала некоторым продвинуться по службе…

Его глуховатый, но сильный голос слышался на всех областных совещаниях. Он подолгу готовился к выступлениям: записывал и заучивал их, чтоб не читать с листа; подыскивал удачные пословицы, крылатые слова, афоризмы.

Старался чаще попадаться на глаза начальству, быть всегда на виду, производить впечатление… Охотно давал интервью газетчикам. Последнее время, правда, стали появляться в газете и критические статьи, то за одно куснут Утюмова, то за другое… Больше не будет он по своей территории расхаживать с корреспондентами. Покажет только лучшую ферму и — довольно!

В отчетах же такое Утюмов пишет, что ахают и качают головами: в тяжелые условия попал совхоз, видать, изо всех силушек бьются люди, надо послать им кормов для скота, деньжонками помочь, подбодрить…

Порой доходило до курьезов. Приедут товарищи из соседних совхозов за опытом, походят, повздыхают и, ввалившись в кабинет директора, с обидной непочтительностью и грубоватостью заявляют:

— Ох и очковтиратели же вы! Чего только не написали в своих отчетах! Где она ваша многотиражная газета «Вперед»? За год вышло два номера? А что за трескотня о своих победах? И где он — цикл лекций? Прочитана-то лекция одна? А выставка? Ее организовали учителя школ, а совхоз тут ни при чем…

Но Утюмов умел выкручиваться… Он находил виноватых; те оправдывались, краснели, врали; не краснел, не оправдывался лишь он сам. Его старенький, пропыленный газик с тремя заплатами на брезентовом тенте знали во всех совхозных поселках. Директору нужен авторитет, а он завоевывается разными способами, сложная штука — жизнь.

Всегда Утюмов был сдержан в словах; скажешь лишнее что-то, сам забудешь, а человек помнит; правда, случалось, пошумливал, но лишь на тех, кто заслужил, добавляя при этом: «Где у вас совесть? Как не стыдно?». Старался казаться добрым, охотно говорил о доброте, о внимании к человеку, давно усвоив еще одну важную истину: добрым и внимательным быть выгоднее, добрых и внимательных любят, им больше прощают. Знал, что впечатляют слова, сказанные усталым голосом, грубовато: «Но ведь я же хотел помочь этому человеку», «О нем заботишься, и как нарочно…». Однако с добротой осторожничал: директору совхоза нужна твердость, слишком доброго любят, но не уважают.

Он считал, что судьба несправедлива к нему. Не тот совхоз. Маловато земель, и тянутся они узкой полосой. Как кривой коровий рог. Зимы здесь бесконечно длинные. От деревни до деревни ехать да ехать. Конечно, он кое-что добавляет, когда говорит насчет трудностей, но и без добавок не шибко-то радостная картина.

Неплодородных земель-солонцов меньше сорока процентов, а Максим Максимович всем говорит, что шестьдесят два. Почему шестьдесят два? А шут его знает; года три назад сбрехнул журналисту, и с тех вот пор твердит везде: шестьдесят два. Пойди проверь — не так-то просто, солонцы с хорошей землей перемежаются, а на людей эта цифра действует.

Он жил будущим, ожиданием того времени, когда сможет перебраться, в город, в квартиру с удобствами и обставить ее блестящей мебелью. Кое-кому нравится быть самым первым, хоть в деревне, а первым; Максим Максимович не из таких: конечно, приятно, когда тебя знают, приятно быть хозяином, но он с удовольствием пройдется и по городу, в многоликой толпе, никем не узнанный. Там он тоже будет на виду: сошьет модный — в меру! — костюм у лучшего портного, пальтецо с серым каракулевым воротником и пыжиковую шапку — деньжонок хватит. Он удивился, решив однажды, что кое в чем похож на Птицына, удивление сменилось легкой горечью — он не хотел походить на Птицына. Одно пугало его — как с работой? Все же он не привык подчиняться, точнее разучился подчиняться, начальство всегда было вдалеке от него, а в городе будет рядышком. Нужна самостоятельная работа, непременно самостоятельная, какой-то отдельный участок. Он не раз говорил в районе и области: «Жена больна, сердечница, а у нас, в Новоселово пригляд не тот». Жена и в самом деле больна, но не в такой степени, в какой он изображал; у людей слабость: охотнее всего верят, когда врешь о своих болезнях; попробуй-ка выставь другие мотивы: «Осточертело в совхозе», «Мечтаю о городе», «Пусть другие со свиньями возятся». Хо-хо! Да за такие словечки по загривку набьют.

И о своих болезнях Максим Максимыч намекает начальству, однако не часто и не шибко расписывает болезни эти, а то подумают, что доходяга, тогда поста хорошего не жди.

Надеясь на скорый переезд в город, он упустил из виду то, что всегда было в центре его внимания: места работников, вышедших на пенсию, заняли люди, каких он терпеть не мог. Приехала выпускница института Дубровская. Изображает из себя настоящего специалиста, уже критикует. Секретарем парткома избран молодой парень, горожанин с необычной фамилией Весна. Этот и комбайна вблизи не видел, зерна пшеницы от зерен овса не отличит, а туда же: «Надо выяснить причины хронического отставания совхоза».

Утюмов равнодушно воспринял сообщение о назначении Лаптева своим заместителем, а раньше бы не раз побеседовал с ним и с теми, кто его рекомендует, тщательно просмотрел бы биографию и личный листок по учету кадров, прежде чем сказать «да». А вернее всего, вообще отказался бы от незнакомого человека, предпочтя ему кого-нибудь из своих.

Максиму Максимовичу было уже все равно, кто придет, потому что «важное лицо», разговаривавшее с ним обо всем этом, добавило мимоходом: «Пусть осмотрится, и мы тебя месяца через два переведем».

Утюмов знал, что Лаптев, не в пример Весне, не новичок в деревне и вообще человек бывалый, но столько лет жил в городе… Послевоенные пятилетки, машинно-тракторные станции, РТС — как это давно было; теперь все по-иному, и сам Лаптев другой — немолод и болен. Утюмову почему-то хотелось думать, что Лаптев болен. «После войны-то что, и урожаи низкие были, и экономика слабая, вот теперь поработай».

Готовясь к отпуску и тайно — к переезду в город, он давал заместителю советы, наставления и думал: «Поплюхайся, голубчик, поплюхайся!». Максим Максимович не отличался злорадностью, но о Лаптеве с похвалой отзывалось начальство в области, и это обижало новоселовского директора, а почему он и сам не мог понять.