А. Долинин - Владимир Набоков: pro et contra T2 Страница 17

Vash{129} В. Набоков

<Нью-Йорк> 14 октября 1949

Милый Владимир Владимирович,

мне очень совестно беспокоить Вас по такому поводу, но дело в том, что присланный Вами в свое время через меня чек для Лит<ературного> фонда отчасти по моей вине вышел в тираж — со времени его подписания прошло уже почти полгода, и банк отказывается по нему выдать деньги. Не откажите, пожалуйста, поэтому выписать новый, а прилагаемый изорвать. Надеюсь, в этом с моей стороны никакого вымогательства нет, так как новый чек не потребует от Вас никаких новых затрат.

Привет Вам и Вашим сердечный и простите меня, грешного.

<Итака> 16.XI.<19>49.

Милый Владимир Михайлович.

Видя, что ему еще долго не собраться самому, Володя просил меня послать Вам новый чек для Литерат<урного> фонда, что я с удовольствием исполняю. Ни он, ни я не помним точного названия, т<ак> ч<то>, пожалуйста, впишите его сами.

Мы читаем «Слово» с опозданием в 4–5 месяцев и только теперь узнали про Чухнова{130} и компанию из их писем и Вашей статьи с цитатами из чухновских произведений.{131}

Если это Вам известно и если найдется время, напишите нам, пожалуйста, каким образом, по чьей протекции, такие вот Чухновы попадают сюда?

У нас в этом году чудесная осень, и мы повторяем приглашение: не приедете ли погостить? Очень была бы рада Вас видеть!

Сердечный привет от нас обоих.

Вера Набокова

<Итака. Декабрь 1950 или январь 1951 г>{132}

CRISTMAS GREETINGS AND BEST WISHES FOR the NEW YEAR{133}

В. и В. Набоковы

Недавно узнали, что Вы справляли 70-летие{134}, посылаем запоздалое, но очень сердечное поздравление!

<Нью-Йорк> 28 октября 1952

Дорогой Владимир Владимирович,

в Нью-Йорке мечтают о том, что Вы и в этом году выступите перед публикой — прошлогоднее Ваше выступление,{135} как все говорят (меня тогда не было в Нью-Йорке), было очень интересно, и многие о нем до сих пор вспоминают. До меня дошли слухи, что Вы едете в Кембридж — может быть, и заедете сюда по дороге?

23 ноября у нас (в «Надежде») M. M. Карпович расскажет о своих впечатлениях о поездке в Европу. Ваш вечер мог бы быть устроен в ноябре или декабре, как Вам удобнее. Тему можете наметить, какую сами хотите (только… не о Чернышевском…). Одновременно высылаю Вам номер газеты с отзывом о новом сборнике Ваших стихов.{136}

Mr. V. Zenzinov

294 Riverside Drive

New York, N. Y.

<Итака> 20 ноября 1952 г.{137}

Дорогой Владимир Михайлович,

спасибо за письмо и газету и за приглашение выступить. Я с удовольствием сделал бы это на Рождестве за сто долларов (я бедный профессор), если бы Вас удовлетворила программа из уже однажды напечатанного материала. У меня есть рассказы, давно всеми, кроме меня, забытые, есть стихи, не вошедшие в мой только что отпечатанный сборничек.{138} Если же старенькое не годится, то давайте отложим. В будущем году у меня начнут накопляться кусочки и главы из моей «Конклюсив Эвиденс»,{139} которую Чехов поручил мне перевести на русский.{140}

Ужасно жалко было узнать о кончине Веры Ивановны Рудневой…{141}

Сердечный Вам привет от нас обоих.

В. Набоков

<Нью-Йорк> 23 ноября 1952

Дорогой Владимир Владимирович,

немедленно Вам отвечаю: согласны на все Ваши предложения и условия. Итак: ждем Вас с рассказами и поэзией (старыми или новыми) на Рождество или вокруг Рождества.

Но мы должны немедленно закрепить за собой помещение, что должно зависеть от того дня, который Вы выберете.

Предлагаем Вам на выбор такие дни:

19 декабря (пятница), 20 декабря (суббота), 21 декабря (воскресенье), 27 декабря (суббота), 28 декабря (воскресенье), 2 января (пятница), 3 января (суббота).

Было бы хорошо, если бы Вы указали ДВА возможных для Вас дня, чтобы нам легче было манипулировать. Один из них мы закрепим окончательно (необходимо нам предварительно сговориться относительно помещения) и немедленно Вас известим.

Буду ждать от Вас ответа.

Долой Сталина!

<Итака> 25.ХI.<19>52.

Дорогой Владимир Михайлович,

Володя меня просит Вас за него поблагодарить. Он предлагает Вам три даты на выбор: 21-го, 27-го или 28-го. Озаглавить он предлагает так:

Владимир Набоков-Сирин

Чтение прозы и стихов.

Завтра утром мы едем в Кембридж, к сыну, а раньше у В<олоди> еще две лекции, т<ак> ч<то> он уже лег.

Сердечный привет Вам от нас обоих.

Вера Набокова

Mr. V. Zenzinov

294 Riverside Drive

New York, N. Y.

<Итака> December 2, 1952{142}

Dear Vladimir Mikhailovich.

It has occurred to me that I might deliver a half-an-hour lecture on Alexandr Blok in the first part of my soiree, with a short story and a few poems to follow in the second. If this arrangement suits you, you might entitle the whole thing.{143}

Vecher Vladimira Nabokova-Sirina. Pervaya chast' budet posvyashchena Slovu о Bloke, vtoraya sobstvennoy prose i stikham.{144}

I embrace you,

Vash

V. Nabokov

Please let me know the date selected as soon, as you know it yourself.{145}

Заметки <для авторского вечера «Стихи и комментарии» 7 мая 1949 г.>[*]

Вступительная статья, публикация и комментарии Г. Глушанок

В личном архиве Набокова в Монтрё хранятся уникальные альбомы, заведенные еще матерью Набокова — Еленой Ивановной, и продолженные его женой. В них вклеены газетные вырезки — рецензии на книги и выступления. В 1930-м году Елена Ивановна, жившая после гибели мужа в Праге, вероятно, присутствовала на вечере сына. Она сохранила газетную заметку об этом выступлении:

«Вечер В. В. Сирина

Союз русских писателей и журналистов воспользовался пребыванием в Праге В. В. Сирина и 20 мая в зале Ираска устроил вечер, посвященный чтению его произведений. В. В. Сирин читает мастерски, захватывая внимание слушателей… Переполненная аудитория горячими искренними аплодисментами приветствовала даровитого писателя и прекрасного чтеца…»[1]

На этом вечере Набоков читал отрывок из романа «Соглядатай», стихи и небольшой рассказ.

Публичные выступления в Праге, Брюсселе, Лондоне, Париже, а позднее и в Нью-Йорке, были для писателя не только материальным подспорьем в его часто бедственном положении, но и своеобразным актерским экспериментом — волнующей, живой встречей с читателями. Современники оставили многочисленные свидетельства о своих переживаниях во время литературных чтений в переполненных залах.

15 ноября 1932 г. состоялось первое организованное И. Фондаминским выступление Набокова в Париже. H. H. Берберова вспоминала: «Вечера чтений Набоковым своих вещей обычно происходили в старом и мрачном зале Лас-Каз, на улице Лас-Каз. В зале могло поместиться около 160 человек. В задних рядах „младшее поколение“ (т. е. поколение самого Набокова), не будучи лично с ним знакомо, но конечно, зная каждую строку его книг, слушало холодно и угрюмо. „Сливки“ эмигрантской интеллигенции (средний возраст 45–50 лет) принимали Набокова с гораздо большим восторгом в то время. Позже были жалобы, особенно после „Приглашения на казнь“, что он стал писать „непонятно“. Это было естественно для тех, кто был чужд западной литературе нашего столетия, но было ли наше столетие — их столетием? Что касается „младших“, то, сознаюсь, дело это далекого прошлого, и пора сказать, что для их холодности (если не сказать — враждебности) было три причины: да, была несомненная зависть — что скрывать? — особенно среди прозаиков и сотрудников журнала „Числа“; был также дурной вкус, все еще живущий у молодых „реалистов“ (не называю имен); и наконец была печальная неподготовленность к самой возможности к возникновению в их среде чего-то крупного, столь отличного от других, благородного, своеобразного, в мировом масштабе — значительного…»[2]

Воспоминания В. С. Яновского, представлявшего как раз «младшее поколение», подтверждают «расслоение» зрительного зала, жадный интерес публики к сенсации и вечное противостояние «художника и толпы»: «Большие, парадные вечера — смотры парижской литературы — обычно устраивались в зале Географического общества <…> Я пришел явно с недоброжелательными поползновениями; Сирин в „Руле“ печатал плоские рецензии и выругал мой „Мир“.[3] В переполненном зале преобладали такого же порядка ревнивые, завистливые и мстительные слушатели. Старики — Бунин и прочие — не могли простить Сирину его блеска и „легкого“ успеха. Молодежь полагала, что он слишком много „пишет“. <…> Читал он в тот раз главу из „Отчаяния“, где герой совершенно случайно встречает свое „тождество“ — двойника. Тема старая, но от этого не менее злободневная. От „Двойника“ Достоевского до „Соглядатая“ того же Сирина всех писателей волновала тайна личности. Но, увы, публика кругом, профессиональная, только злорадствовала и сопротивлялась. Для меня вид худощавого юноши с впалой (казалось) грудью и тяжелым носом боксера, в смокинге, вдохновенно картавящего и убедительно рассказывающего чужим, враждебным ему людям о самом сокровенном, для меня в этом вечере было нечто праздничное, победоносно-героическое. Я охотно начал склоняться на его сторону. Бледный молодой спортсмен в черной паре, старающийся переубедить слепую чернь и, по-видимому, даже преуспевающий в этом! Один против всех, и побеждает. Здесь было что-то подкупающее, я от всей души желал ему успеха. <…> Увы, переубежденных после этого вечера оказалось мало. Стариков образумить невозможно, хоть кол теши у них на темени. Проморгал же Бунин и Белого, и Блока. Поэтам же нашим вообще было наплевать на прозу; они вели тяжбу с Сириным за его стихи, оценивая последние в духе виршей Бунина, приблизительно. А общественники в один голос твердили: „Чудно, чудно, но кому это нужно…“»[4]