Джулиан Барнс - За окном Страница 2

Однако с приходом публичного признания судьба ее выбрала не самый очевидный путь; писательница столкнулась с тем, что мужчины существенно ее недооценивали. В 1977 году издатель ее документальной прозы, Ричард Гарнетт, весьма недальновидно сообщил, что она «лишь дилетант в писательском деле», на что Пенелопа мягко ответила:

— Я спрашивала себя, сколько книг нужно написать и сколько точек с запятой удалить, чтобы тебя перестали считать дилетантом?

В следующем году, когда «Книжный магазин» вошел в шорт-лист Букеровской премии, она спросила Колина Хейкрафта, издававшего ее художественные сочинения, стоит ли написать еще один роман. На что тот жизнерадостно ответил, что если она решит продолжать писать романы, пусть не вздумает вешать их на него, а то, мол, и так уже накопилась куча коротких романов с печальным концом. (Неудивительно, что Пенелопа сменила издателя, а Хейкрафт заявил, что его не так поняли.) Помню, Пол Терой рассказывал мне, как в 1979 году он, тогда член жюри Букеровской премии, ехал на поезде по Патагонии, читал произведения кандидатов и, решив, что ту или иную книгу не стоило даже обсуждать, выкидывал ее из окна прямо в проносившиеся мимо пампасы. Несколько месяцев спустя он с вежливой улыбкой вручал премию Пенелопе за роман «Оффшор». Книголюбы с Би-би-си также смотрели на нее свысока: радиоведущий Фрэнк Дилэни заявил, что она «победила потому, что книга не содержала сомнительных эпизодов и вполне годилась для семейного чтения», а телеведущий Роберт Робинсон снисходительно уделил писательнице немного эфирного времени в «Программе о книгах» и едва скрывал, что она, по его мнению, вообще недостойна премии. Даже когда Фицджеральд умерла, вечер ее памяти умудрился испортить какой-то напыщенный молодой выскочка-литератор.

Вы, наверное, можете возразить, что она получила Букеровскую премию не за тот роман (что не ново в истории этой награды), однако настоящая несправедливость заключалась в том, что она не получила ее ни за один из последних четырех романов. «Голубой цветок», выбранный книгой 1995 года большее число раз, чем любое другое произведение, на эту премию даже не выдвигали. «Букер» достался книге Кери Хьюм[4] «Люди-скелеты». Однако у Фицджеральд сохранились приятные воспоминания, связанные с церемонией награждения. «Самым ярким впечатлением была реплика редактора „Financial Times“, который, сидя за моим столом, взглянул на чек и сказал председателю Букеровского комитета: „Я смотрю, у вас поменялся главный бухгалтер“. У обоих в глазах вспыхнул живой интерес».

В ее письмах много таких эпизодов, где профессиональный наблюдатель за человеческой природой найдет утешение и удовлетворение, а другие увидят только скуку и приземленность. Жизнь Пенелопы, проходившая у семейного очага и изредка прерываемая скитаниями, изобиловала экономическими кризисами. Журнал «World Review», в котором она работала редактором, разорился; ее муж Десмонд злоупотреблял алкоголем; плавучий дом, где они жили, дважды тонул, и все ее архивы погибли (в том числе военные письма мужа). Спасение пришло в виде муниципальной квартиры в Клапхэме;[5] там Фицджеральд собирала марки «Зеленый щит»,[6] а для окраски волос использовала чайные пакетики. Писать она могла только урывками, в свободное от семейных забот время, а зарабатывала сущие гроши, пока книга «Голубой цветок» не добилась успеха в Америке (где стала лауреатом премии «National Book Critics Circle Award»; в первый год своего существования премия присуждалась не только жителям Америки).

Тот факт, что Пенелопа Фицджеральд лишь к восьмидесяти годам сумела подняться на более высокую имущественную ступень, уязвлял ее самолюбие и служил предостережением начинающим писателям. С ней вечно случались какие-то несчастья: то она скатывалась по ступенькам, то выпадала из окна, то закрывала себя в ванной, то попадала в другие странные истории («В очереди на автобус меня сбили с ног, и на руке остался круглый синяк, напоминавший Каинову печать»). Часто она брала на себя вину за поступки, которых не совершала; даже чувствовала себя виноватой перед издателями, когда ее книжки не продавались. Обижать она тоже не любила. Как-то раз писательница пошла голосовать, и за порогом избирательного участка «к моему ужасу, женщина из партии консерваторов выхватила у меня регистрационную карточку, приговаривая „Я собираю только наши, дорогая“. Боясь ранить ее чувства, я так и не призналась, что принадлежу к либеральной партии. На ней в тот день была очаровательная зеленая шляпка и прочее. Я часто видела ее в церкви».

Эта «очаровательная зеленая шляпка» — авторская находка писательницы; ее неуемная фантазия всегда стремится преобразовать увиденное. Вот строчки из письма военного времени:

Ко мне на неделю приехал в увольнение брат. Спал он в коридоре. Повар-датчанин принимал его за расквартированного солдата и каждый раз, делая уборку, безжалостно проходился по нему пылесосом.

Напрашивается мысль, что это был бы вполне естественный (хотя и сугубо датский) образ действий, будь ее брат и в самом деле расквартированным солдатом.

Иногда в жизни, которую она описывает, проскальзывает нечто большее, чем толика недалекости и приземленности. Так,

я чинила свои сандалии, используя пластмассу под дерево (к сожалению, у «Вулли» в продаже был только цвет «старый грецкий орех») и довольно хорошие новые пластиковые подошвы, тоже от «Вулли».

Здесь есть отличие от обыкновенной приземленности: во-первых, я осознаю это; а во-вторых, на это толкнула нужда. Она знала, что делала и что писала. В то же время это и была ее жизнь.

Наряду с мягкостью и принятием вины на себя Пенелопа отличалась высокой нравственностью и острым неприятием людей, которых считала глупыми. Роберт Скидельски[7] — это «вызывающий у нее сильное раздражение мужчина», лекция лорда Дэвида Сесила о Россетти — «полный провал». Кроме того, есть «вселяющий благоговейный трепет Малькольм Брэдбери»,[8] сделанный, по всей видимости, из пластика или какого-то желеообразного вещества, которое меняет форму в ваших руках и свысока отзывающийся о ее творчестве («мне хотелось вылить ему на голову банку майонеза с прозеленью»); или Дуглас Херд, председатель Букеровской премии с его убогим представлением о том, каким должен быть роман. О жизнеописании Диккенса, вышедшем из-под пера Питера Акройда, Фицджеральд лишь замечает с усмешкой: «Не понимаю, как биография Диккенса, написанная человеком, напрочь лишенным чувства юмора, может пользоваться таким успехом». А вот слова о собственном творчестве: «Говорят, я принадлежу к школе Берил Бейнбридж.[9] Это удачно излечивает от тщеславия».

«В целом, мне кажется, — сказала она своему американскому редактору в 1987 году, — что героями биографических произведений следует делать людей, которые вызывают у тебя уважение и восхищение, а героями художественных произведений — тех, кто, по твоему мнению, глубоко заблуждается». Фицджеральд снисходительна к своим героям и их миру, непредсказуемо остроумна и временами удивительно афористична; для ее манеры письма характерно незаметное включение в сюжет мудрых мыслей, которые органично прорастают в плоть романа, как в природе мох или кораллы. Ее вымышленные герои редко проявляют жестокость или намеренно совершают подлости: если им что-то не удается или они причиняют кому-то вред, в основном это происходит из-за недостатка понимания и сочувствия, а не воображения. Основная проблема героев состоит в том, что у них нет понимания жизненных принципов: ведь нравственное достоинство зачастую находится лишь в шаге от социальной некомпетентности. Вот как об этом говорит невропатолог Сальватор в «итальянском» романе Пенелопы Фицджеральд «Наивность»: «В человеческих отношениях есть такие же дилетанты, как, скажем, в политике». Аристократическая семья Ридольфи, с которой этот герой должен породниться, склонна принимать опрометчивые решения: возможно, так они хотят осчастливить других людей. Такие люди склонны полагать, что любовь самодостаточна, а счастье может быть ее заслуженным следствием. Они высказывают свое мнение некстати. Этим качеством в равной степени наделены и мужчины, и женщины, но не все это признают. Так, Сальватора, не подозревающего, что он тоже наделен наивностью, просто более интеллектуальной, раздражает сила и беспечность наивности, проявляемой двумя женщинами:

Он пытался усмирить свой нрав. Ему пришло в голову, что Марта и Кьяра специально используют его, приводя в замешательство невежеством или, если хотите, наивностью. У здравомыслящего человека не найдется оружия против наивности, поскольку он обязан уважать ее, тогда как наивный едва ли знает, что такое уважение или здравомыслие.